Форум » Общие разговоры » Кадетская перекличка (продолжение) (продолжение) » Ответить
Кадетская перекличка (продолжение) (продолжение)
Vadimus : Р. ПОЛЧАНИНОВ ВОСПОМИНАНИЯ НЕКАДЕТА Сараево, 20-е годы Мы приехали в Королевство СХС (Югославию) в 1921 году. Все Приморье с Владивостоком было еще в руках белых. В Туркестане и Монголии еще шли бои, Тамбовская губерния была охвачена Антоновским восстанием. Против большевиков восстали матросы Кронштадта. Были и другие восстания. В Королевстве СХС некоторые кадеты, окончив корпуса, шли в первые годы (до 1923-го) в Николаевское кавалерийское училище Белой Церкви (Югославия) продолжать свое военное образование. В то же время в Болгарии продолжались занятия еще в семи юнкерски училищах, продолжавших выпускать офицеров. Генерал Врангель считался до 1 сентября 1924 года Верховным главнокомандующим Русской армии, и в Сремских Карловцах (Югославия) был его штаб. Этот штаб был занят не только переводом воинских частей на «трудовое положение», но и планировкой продолжение борьбы с большевиками. Для народной песни «Не для меня придет весна» молодежь придумала не очень веселую концовку: Не для меня придет война, Умчусь я в сопки Приамурья, Сражусь я с бандой большевистской, Там пуля ждет меня давно. Русская эмиграция считала свое "трудовое положение" временным и была готова по первому сигналу встать в строй и двинуться в поход на большевиков. В Королевстве СХС было три кадетских корпуса — Донской Крымский и Русский. Последний был в Сараево, что и было отмечено в «Звериаде»: В горах средь Боснии, далеко В долине дикой и глухой, Лежит Сараево глубоко, Над быстрой горною рекой. И там на площади угрюмой, Безмолвна, сумрачна на вид, Как бы полна тяжелой думой, Казарма старая стоит. «Звериада» — это кадетская летопись в стихах. Каждый выпуск добавляет что-то от себя. «Звериада» — это книга в роскошном переплете, со страницами, украшенными рисунками и каллиграфическим текстом. Она была символом кадетских традиций — таинственных, о которых посторонним не следовало знать. «Звериада» хранилась у восьмиклассников, и когда они кончали корпус, она передавалась на «ночном параде» следующему выпуску. Преподаватели и воспитатели, которые сами были когда-то кадетами, знали обо всем этом, но делали вид, что не знают. Кроме кадетского корпуса была в Сараево и русская начальная школа. Мальчики, кончавшие школу, поступали в корпус, а девочки уезжали в один из двух девичьих институтов — Донской или Харьковский. Корпуса и институты были закрытыми учебными заведениями, т. е. школами-интернатами, где ученики пребывали семь дней в неделю, имея право уходить в отпуск по субботам после обеда и до всенощной и по воскресеньям после богослужения и примерно до 5 часов вечера. В среду вечером кадеты 7-х и 8-х классов могли покинуть корпус на два часа. Так, во всяком случае, было в Белой Церкви, куда в 1929 г. был переведен корпус из Сараева. Некоторые мальчики, жившие в Сараево, могли быть в виде исключения «приходящими», т. е. жить дома и только приходить в корпус на занятия. Родителей это устраивало, но директор корпуса генерал-лейтенант Борис Викторович Адамович всячески старался не уступать просьбам родителей и требовал, чтобы все кадеты жили вместе в интернате. Он был по-своему прав. Приходящие в глазах всех других кадет выглядели то ли какими-то привилегированными, то ли какими-то неполноценными кадетами. Это мешало созданию кадетского духа, кадетской спайки и всему тому, чем отличались кадеты от гимназистов, которых они презрительно называли шпаками. Отличались кадеты от гимназистов и некоторыми специфическими выражениями. Например, гимназисты говорят «одноклассник», а кадеты — «однокашник», потому что ели одну и ту же кашу. Теперь это слово считается устаревшим и потерявшим смысл, а было бы неплохо вернуть его на старое место в русском языке. Были в Югославии интернаты и при русских мужских и женских гимназиях, но там был другой, некадетский и неинститутский дух. Сараевские школьники, за редким исключением, поступали в корпуса и институты. Мой отец окончил в Тифлисе (ныне Тбилиси) гимназию, хотя имел право как сын офицера учиться в Тифлисском корпусе. Против кадетского корпуса была его мать-грузинка (урожд. Ассатиани), которая хотела, чтобы мой отец посещал уроки грузинского языка и литературы. Для желающих при гимназии были грузинские уроки, чего в корпусе не было. В корпусе все кадеты должны были посещать все уроки. Исключения для кого-то противоречили кадетскому духу. После гимназии мой отец поступил вольноопределяющимся во Владикавказский пехотный полк, а после отбытия воинской повинности поступил в Тифлисское пехотное юнкерское училище, окончив которое был выпущен в офицеры (ускоренный выпуск в 1905 г.). Борис Иванович Мартино, отец моего друга детства Бори, окончил Морской кадетский корпус. Он нам любил рассказывать о разных комичных происшествиях, но никогда не говорил, что были у него и трудности. Нет, не с преподавателями или воспитателями, а с кадетами же. Об этом мы кое-что узнали позднее. В пехотных корпусах, а может быть, и в некоторых гимназиях была традиция — когда кончались экзамены, «хоронить химию» Полагалась процессия и пение соответствующих песен с припевом «Химия, химия, сугубая химия». В Морском корпусе хоронили «Альманах» — книгу с описание морских течений, ветров, климатических условий и многих друга вещей, необходимых для плаваний по морям и океанам. Когда первый кадет шел сдавать экзамены, на доске для объявлений появлялось сообщение о том, что «Альманах» заболел. Каждый день появлялись новые сообщения о развитии болезни «Альманаха». И когда последний кадет сдавал последний экзамен, появлялось траурное сообщение о смерти «Альманаха». Ночь похоронная процессия шла по бесконечным коридорам (общая протяженность — 3 версты) с тихим пением соответствующих песен. По дороге делались остановки, например, перед химической лабораторией, преподавательской и обязательно перед квартирой директора. По традиции полагалось директору спеть «Анафему», достаточно громко, чтобы он слышал. Директора, которые когда-то сами были кадетами, не обижались, зная, что такова традиция. И вот однажды был назначен новый директор, который так понравился кадетам, что они решили спеть ему не «Анафему», а «Многая лета». Директор был потрясен. С ним чуть не случился удар. Были ведь и до него хорошие директора, но никому из них «Многая лета» не пели. У всех преподавателей были, конечно, прозвища. Одного кадеты прозвали Крокодилом, и когда встречались с ним в коридоре, то кто- нибудь начинал убегать от него зигзагом. Говорят, что от крокодилов надо убегать зигзагом, потому что они могуть кинуться прямо на жертву, но с трудом меняют направление. Борис Иванович знал много кадетских песен и стихотворений, но не все можно было цитировать детям. Отрывок из одного стихотворения я помню до сих пор. В Морском кадетском корпусе был Компасный зал, украшенный портретами мореплавателей во весь рост. Компасным он был назван, потому что был круглым и на полу были выложены румбы. В стихотворении говорилось, что ночью в канун корпусного праздника — 6 ноября, портреты оживали и устраивали смотр преподавателям, воспитателям и самому директору корпуса. Запомнились мне слова вице-адмирала Василия Михайловича Головнина (1776-1831) про одного преподавателя по прозвищу Ворса (растрепанный конец веревки), полученному за растрепанную бороду. Обращаясь к Ворсе, Головнин сказал: Был на море-океане, Был на острове Буяне, У японцев был в плену. Ни во сне, ни наяву Не видал до этих пор Рожи этому подобной. .. Из разных слышанных нами кадетских анекдотов стоит рассказать один. Петр Могила († 1647) был в 1627 г. избран архимандритом Киево- Печерской лавры, а в 1632 г. добился у польского правительства равноправия православных с униатами. В 1631 г. он основал высшее училище в Киеве «для преподавания свободных наук на греческом, славянском и латинском языках». Деятельность Петра Могилы проходилась на уроках Закона Божия. Один кадет невнимательно слушал законоучителя и не выучил урока. Когда батюшка спросил его потом, о чем говорилось на прошлом уроке, кадет встал и дал знак рукой, чтобы ему подсказали. Ему подсказали: «О Петре Могиле», а кадет ответил: «О Петре в могиле». - «А что он там делал?» - спросил законоучитель. «Спасался», — ответил не растерявшийся кадет. Были и другие подобные комичные случаи. Мой друг Боря Мартино был на два класса старше меня. Окончив в 1926 г. русскую начальную школу, он поступил в местную гмназию. Как раз в этом году Державная комиссия, которая ведала деньгами, отпускаемыми правительством Югославии на русские учебные заведения, решила сократить число кадетских корпусов и постепенно закрыть Русский кадетский корпус в Сараево. Для этого в 1926 г. был закрыт прием в первый класс. Даже если бы Мартино хотели отдать своего сына в корпус в Сараево, они бы не смогли этого сделать, а посылать в другой город в интернат они не захотели. Я был бы очень огорчен, если бы Боря уехал в другой город на весь школьный год, да и Боря не горевал, что не попал в кадеты, и мы этого вопроса даже не обсуждали. Мы и раньше бывали часто друг у друга в гостях, а теперь, когда Боря поступил в гимназию, а я остался в русской школе, стали ходить еще чаще в гости друг к другу. И Боря, и я должны были возвращаться домой к указанному времени, но иногда мы задерживались, и тогда родители писали друг другу записки с извинениями и объяснениями причин задержки. Телефонов ни у кого из нас не было, как и мало у кого в Сараево в 20-е—30-е годы. Летом 1928 г. я окончил русскую начальную школу и сдал вступительный экзамен в кадетский корпус. Это был уже третий год постепенного его закрытия. В Сараевском корпусе уже с осени 1928 года не было первых двух классов. Следующий школьный год был начат при отсутствии всей третьей роты — всех первых четырех классов. 5 сентября 1929 г. остатки корпуса покинули Сараево и были помещены в здании Крымского кадетского корпуса в Белой Церкви. Сдав в 1928 году вступительный экзамен в Сараево, я был принят в Донской кадетский корпус в Горажде, что и было сообщено мои родителям. По примеру Мартино, а надо полагать, и по их совету мои родители решили меня в Донской корпус не посылать, а отдать в местную гимназию, причем не в Первую мужскую, куда мне бы полагалось идти по месту жительства, а во Вторую, где уже учился мой друг Боря. Для меня это было большим ударом. Не потому, что я мечтал стать кадетом, а потому, что я не сомневался, что иного пути, как корпус, у меня нет. Военная форма, погоны, кокарда, строй... вырос в офицерской семье, в сознании, что мое место в строю. «Наш полк. Заветное, чарующее слово для тех, кто смолоду и всей душой в строю...» Этими словами начиналось посвященное кадетам стихотворение поэта К. Р. — Великого князя Константина Константинович Романова, которое я не раз слышал от моих друзей-кадет и которое еще в начальной школе знал наизусть. Я не мыслил себя шпаком. Я просил, я требовал, я плакал, ничто не помогало. Боря бывал у меня каждый день и со своей стороны оказывал на меня давление. Ведь отъезд в корпус значил для нас разлуку на 9 месяцев, а мы так привыкли друг к другу. Пришлось смириться и идти с отцом в гимназию на прием директору. Директор гимназии посмотрел на свидетельство о сдаче вступительного экзамена в корпус, написанное, кстати, только по- русски, и решил сделать мне небольшой формальный экзамен по сербско-хорватскому языку, который мы в русской начальной школе не проходили и по которому у меня не было отметки. Он мне дал прочитать что-то, написанное кириллицей и латиницей, поговорил со мной, посмотрел с грустью на меня и сказал отцу, чтобы он купил «читанику» (хрестоматию), нанял бы репетитора и чтобы я за лето хорошенько подучился. Я был принят в гимназию, о чем отец сообщил директору Донского корпуса. Хоть я и не попал в корпус, хоть я и не был смолоду в строю, полк остался для меня «заветным, чарующим словом». Р. Полчанинов «Славянка», 31 октября 1997г. КП №64-66, 1998г. 151
Ответов - 22
Vadimus : ПЕСНЯ ПОЛОЦКОГО КАДЕТСКОГО КОРПУСА Не у Бога в раю — в Белорусском краю, Где Двина с Полотою сливается Монастырь был простой, Евфросинии святой, Теперь мало он кем вспоминается... Вот тут Полоцк возник, — город был не велик, Но велик стал он славою Русскою, А в двенадцатый год, как-то помнит народ, Он полит кровью русско-французскою. Не изгладится след Витгенштейна побед, Ему памятник гордо вздымается, И Французов ядро, что сразило его, До сих пор все по нем сохраняется. Скоро минет сто лет — помнит каждый кадет, Этот памятник славы поставила — Дань Россия свою, в память павших в бою, В назиданье потомству оставила. А из зданий одно — знаменито оно — То постройка Стефана Батория; Иезуитов был храм — перешел он и к нам, Так гласит нам родная история. Это Корпус — наш храм, все родное тут нам, Это прошлое полно преданий, Много видел он бед, и кровавый их след Сохранился в легендах — сказаниях. Проходили года, уплывала вода, Поколенья кадет все менялися. А наш Корпус стоит — славу предков хранит, И легенды все те-же осталися. Живописна Двина, как с сестрицей она, С Полотою родной обнимается. Струни — лагерь кадет — как нарядно одет, Когда летом в нем жизнь пробуждается. А на той стороне, далеко по Двине Лес сосновый кругом растилается, И наш Корпус родной, он над всей стороной Скромно в мощи своей возвышается. Сколько светлых минут пережили мы тут... Знают только лишь стены старинные Смотрят столько уж лет, на игры кадет Колокольни, да тополи длинные. Малоросс и Поляк, Белорусе и Русак Все под кровлей одной уживалися, Вот где дружбы святой, был рассадник густой, Уваженье и честь развивалися. И под сенью его, — что дороже всего — Наши детство и юность осталися. Золотые года!!, не вернуть никогда, Точно вешние воды промчалися. Но остался их след — Полочанин кадет Никогда не забудет прошедшее И с подушкой одной, вспоминает порой Время юности нашей ушедшее. Часто дружным кружком, мы усевшись рядком Проводили на святках досуги И рассказчик герой, развивал пред толпой Идеалы кадетской задруги. В тех рассказах живых, хоть наивно простых, Честь кадета стояла высоко, И вот эта то честь, но не подлость, ни лесть В души нам западала глубоко. Хоть трудненько подчас приходилось для нас В этой школе кадетской неволи, Но терпенье и труд, дружно в ногу идут И ведут к независимой доле. И с закваской такой, над обычной толпой Полочане стояли высоко, И везде был в пример, наш кадет — офицер Его слава гремела далеко. АЬпа маtег, прими и как мать обними Ты своих полочан однокашников, Светочь правды неси и его не гаси, Обними даже всех неудачников. И я старый кадет посылаю привет Всему нашему обществу милому... Пусть же крепнет, растет и идет все вперед Пусть же помощь дает и унылому. Полочане друзья! посылаю вам я Свои лучшие чувства всецело Пусть Никола святой, своей мощной рукой Вам поддержит великое дело. Припев: Гей! Полочане, вспомним свои Вспомним старинные годы!.. Написал кадет Полоцкого Кадетского Корпуса Василий Перфильев. Стопа в память 75-летнего юбилея Полоцкого КК
Vadimus : ВОСПОМИНАНИЯ О РОССИЙСКИХ КАДЕТСКИХ КОРПУСАХ. Полочанин Стефановский (Кадетская Перекличка № 17) Фотография жетона ПКК, прислал (неизвестный) Александр. Уверенно могу сказать, что немногим кадетам пришлось провести свои кадетксие годы также, как мне, побывавшему в трех кадетских корпусах. В 1904 году мой отчим, в июне месяце, отбыл в действующую армию со второочередным Чембарским полком. Моя мама, по уже решенному назначению, отвезла меня, десятилетнего мальчишку, прошедшего приготовительный класс Бобруйской гимназии, на приемные экзамены в Первый, Императрицы Екатерины Второй, Московский К. Корпус. Успешно сдав экзамеын, я был принят в корпус. Пробыл в нем я до октября 1905 года и вылетел из него, как неисправимый шалун. К счастью, меня сразу приняли в Орловский Бахтина К. Корпус, благодаря хлопотам моего дяди, Нежинского гусара. В Орловском корпусе я пробыл второй, третий и четвертый классы и в феврале 1908 года, меня снова выперли. Дело мое было швах, мама решила меня отдать в гимназию, но я летом написал письмо на Имя Вел. Князя Константин Константиновича, в котором обещал исправиться. К моей радости ответ пришел скоро — «прибыть в мае 1909 года и держать переходные экзамены в пятый класс». Опять моя мама поехала со мной в Полоцк и, как сейчас помню, мы приехали 9 мая, как раз на третий день, после знаменитого боя на плацу копруса, но об этом речь будет впереди. Экзамены мною были сданы отлично, особенно по математике, и я был принят в пятый класс. Теперь я поделюсь своими воспоминаниями о каждом корпусе. Пробыв со мною дня три в Москве, к назначенному сроку, мама привезла и оставила меня в Первом Московском корпусе. Помещался он в громадном Лефортовском дворце, построенному по велению Императрицы Екатерины Второй. Он был настолько велик, что в левой его половине, смотря на фасад, помещался Первый, а в правой половине Второй, Московские Корпуса. Мы носили красные погоны, а соседи синие, третий корпус носил белые, а четвертый черные. В мое время четвертый был уже упразднен и на его место перешло Александровское пехотное училище. Директором первого корпуса был Генерал Майор Римский-Корсаков, четвертой ротой командовал полковник Джунковский, а моим воспитателем был капитан Лопатин. Первые месяцы были игры и шалости, мы знакомились друг с другом. К сожалению в корпусе завелась не совсем хорошая привычка задирать новичков. Были частые драки, «поединки храбрости». Не избежал этой участи и я. Как-то в уборной меня затронул один из братьев, близнецов, Киреев, подстрекатели с обоих сторон постарались и мы подрались. Драка была коротка, мой противник упал и его сторонники оттащили меня и тем дело кончилось, но меня уже избегали задирать. Да это и не мудрено, ибо я с маленьких лет привык к дракам, проводя время на воздухе и в воде. Нас новичков, второклассники, изводили как только могли; мне вспоминается «вызывание духов». Нас зазывали в шинельную комнату и тушили электричество, производя шум вызывали духов. Шинели висели под широкими полками, на которых лежали наши чемоданы, корзины, и свертки, хитрые второклассники стояли по углам под полками; в условный момент появления духов, на новичков с полок начинали сыпаться корзины, чемоданы и новичкам разбивали головы, плечи и добросовестно калечили, часто и до крови. Появились заболевания скарлатиной. Заболел и я, пролежав в лазарете две недели. Когда я вернулся в роту, то увидел очень веселенькую картину: по залу роты неслись тройки, пары и одиночки впряженные в чемоданы, корзины или коробки, которые возили второклассников. В мою корзину влез третьегодишник Маймулин и погонял новичков. Мои вещи были расхищены и мне было особенно жаль поясной бляхи с накладным орлом — гордость каждого кадета. С той поры я совершенно изменился и стал считать всех, как бы виновными в расхищении моей корзины и уничтожения ее, поэтому я стал очень драчлив и бил за всякий пустяк. Меня наказывали, но это на меня не действовало. После многих замечаний я выкинул трюк, за который и поплатился. Во втором классе я решил спрятаться на уроке Закона Божия в шкаф, который находился в самом же классе, где кадеты хранили свои повседневные шинели и фуражки. Я устроил внизу логово и сидел тихо пока не заснул и, раскрыв дверцы шкафа, не выкатился из него. Батюшка в испуге начал креститься, приговаривая: «с нами Крестная Сила»! Сила, только не крестная, меня и выперла из корпуса. Был конец октября 1905 года. Как я уже упомянул, мой дядя, как предводитель дворянства Орловской губернии, быстро устроил мой перевод в Орловский — Бахтина кадетский корпус. Директором был Генерал Майор Лютер, первой ротой командовал полковник Шахов, второй полк. Депиш, третьей полк. Рыков. Период перехода из второго класса в третий прошел для меня как-то незаметно, но со времени приезда из отпуска в третий класс я запомнил все хорошо. Мой отделенный воспитатель подполковник Василий Александрович Муромцев, мало любимый офицер, а как воспитатель совсем не понимающий кадетские души. В третьем классе я очень увлекся рисованием, гимнастикой, а зимой бегом на коньках, имея чудные «норвежки». Штрафной журнал был украшен моей фамилией в весьма обильном виде, к тому же я научился в четвертом классе покуривать, конечно тайно от начальства. Весной 1908 года мама приехала в Орел по делам и я получил отпуск. Возвращаясь из отпуска, имея деньги, я решил купить папирос и табаку, что и привел в исполнение. Поднявшись на второй этаж корпуса, я увидел, что в коридоре роты стоял дежурный офицер, подполковник Афросимов, внимательно смотря на меня. Скрыться было невозможно, я открываю дверь и вхожу с надеждой швырнуть пакет, проходя мимо моего класса. Не удается мне проделать и этот фокус, Афросимов, не переставая, смотрел на меня. Я шел напрямик, — будь, что будет. Подхожу, рапортую и, опустив правую руку, под шинель в накидку, беру из левой руки отпускной билет и подаю Афросимову. А что у вас в левой руке? я молча, подаю ему покупку, он берет ее и уносит в дежурную комнату, а через минуту выходит и говорит: папиросы принесли, так я и запишу в штрафной журнал, ступайте в класс. На другой день Муромцев меня распек и припугнул исключением из корпуса, наложив наказание: под штраф на неделю по два часа перед сном. Несколько позже в роте назрел план бенефиса подполковнику Джомардидзе, самому нелюбимому воспитателю; меня освободили от участия, но тем не менее, придравшись к случаю, меня и еще четырех кадет выперли. Вернувшись в Бобруйск домой и, перенеся горькие упреки мамы, приуныл и я сам. Мама же решила отдать меня опять в гимназию, наняв мне репетитора, выпускного гимназиста, милейшего человека, по фамилии Устимович, из бедной семьи. Учиться я был очень способен, а вот вольная натура искала только случая, чтобы выкинуть какой-нибудь трюк. Устимович преподавл мне латинский язык, алгебру, геометрию и тригонометрию и, надо отдать справедливость, преподавал так, что я просто полюбил математику. Однако, мысль быть в гимназии меня совсем угнетала и осенью я, тайком от мамы, написал письмо на имя Великого Князя Константина Константиновича с просьбой принять меня снова в корпус с обещанием полного исправления по поведению. Ответ пришел довольно скоро. Великий Князь, редкой души человек, приказал принять меня в Полоцкий кадетский корпус с условием держать переходной экзамен в пятый класс в мае 1909 года. Радость моя была превеликая, хотя я и терял один год. В третий раз мама повезла, своего любимца сорванца, в новый корпус. Мы приехали в Полоцк, как сейчас помню 9 мая, три дня спустя «великой битвы» на плацу корпуса, об этом событии я потом напишу подробнее. Экзамены я сдал отлично, особенно по математике и я снова кадет Полоцкого кадетского корпуса. К началу нового учебного года я уже поехал самостоятельно. Как город Полоцк, так и корпус внушали какое-то чувство тишины, спокойствия, патриархального уюта, что очень успокаивало сердце. Явившись в корпус я был принят ласково кадетами второго отделения пятого класса, в составе 22 человек. Такое чувство сохранилось у меня и до сего времени. Воспитателем у меня был подполковник Сергей Михайлович Страхов, по виду высокий, худощавый сухой человек, но доброй души и справедливости, директором корпуса был Генерал Майор Модест Григорьевич Чигирь очень подтянутый, не высокого роста, не ласковый, но в высшей степени справедливый человек, первой ротой командовал полковник Свентицкий, по прозвищу Зоб, хлопотливый, настоящий ротный «отец командир». Инспектором классов был полковник Энгельгард добрый, сгорбившийся педагогический человек. Само помещение корпуса, хотя и было лучшим зданием в городе, но слишком маленьким, чтобы в нем могли поместиться четыре роты. Полоцкий корпус был трехротного сотава; третья рота состояла из первого и второго классов по два отделения каждый; вторая рота из третьего и четвертого классов и одного отделения пятого класса; первая рота состояла из очередного отделения пятого класса, которые ежегодно чередовались, и двух отделений шестого и седьмого классов. Первая рота была строевой так как на парады выходила с винтовками. Мне повезло, ибо второе отделение пятого класса, где я был, в этом году входило в первую роту. Кроме того я сразу был принят в оркестр для игры на корнете эс, что считалось трудным инструментом. Первая рота имела уже свои старые традиции; помимо обще-кадетских, как честь, гордость, верность, преданность Царю, Родине и Вере, у Полочан были свои особые традиции. При выдаче винтовок пятому классу, кадет, получивший ружье ставил его, на определенное место в стойке, запоминая № ружья и место, чтобы при спешке быстро брать винтовку, а сам, неся отвертку, щетку и тряпку для чистки, должен был пройти через шпалеры семиклассников, которые ладонями, а то и кулаком лупили по спине нового строевика. Это называлось «боевое крещение», и мы приравнивались ко всей первой роте. В каждое отделение первой роты выдавались две тетради, за подписью майора, иначе говоря, застрявшего семиклассника на второй год кадета, одна для приличных, другая для неприличных ОСЛОТ, в эти тетради записывали остроумные выражения кадет. Эти тетради хранились до вечера 5 декабря, когда перед Праздником Корпуса, накануне вечером, при большом сборании и даже воспитателей, читались эти ослоты и трем, наиболее населившим, на кобыле загибали салазки, под барабанный бой, при дружном смехе собравшихся. В тот же вечер тайком была приносима присяга: хранить и передавать традиции, как написано в книге, перед Звериадой, которую тоже читали в этот вечер. К корпусному празднику каждое отделение во всем корпусе украшалось особыми щитами, мое отделение изготовило малиновый бархатный щит с портретом Наследника Цесаревича в Его пятилетнем возрасте. Кадеты входя в седьмой класс, обязаны были перекреститься перед образом, иначе его заставляли выйти и снова войти. Во всем корпусе был обычай: гнать к сучку, в том случае если находили виновника явно или тайно портящего воздух и, лупя, кричали: «к сучку его, к сучку!» Виновный должен был найти где-либо сучек и держать на нем палец. Любители носили в кармане уже заранее припасенный сучек. Весной 22 марта, мы старались проскочить на плац без шинелей, ведь был первый день весен- него сезона. Когда выбегали малыши, то выпускные кадеты, из своих окон, на третьем этаже, брызгали на них водой и кричали: «зрей брусника, зрей!». Седьмого октября был парад перед бомбой. Дело в том, что в нижнем этаже в стене крепко засело ядро во время боев корпуса генерала Витгенштейна, гнавшего французов, но кто его запустил было неизвестно, в корпусе его считали Витгенштейновским. Парад этот был запрещен, но происходил он очень быстро; в ближайший день к 7 октябрю, когда первая рота выходила на прогулку с ружьями и оркестром, майор выпуска, приняв маленький парад, обтирал бомбу ватой, смоченной в водке, артиллеристы ромом, а кавалеристы коньяком и все целовали бомбу, так же и все кадеты, в тот день, проходя мимо целовали ядро, вокруг которого была бронзовая, круглая табличка с черной гравировкой: «7 октября 1812 года». В 1912 году генерал Чигирь, сознавая, что лучше разрешить нам исполнять эту старую традицию без суеты и скрытности, ибо кадеты все равно будут ее проводить, что он и сделал. В пятом классе, когда проходили по физике сложение сил, действующих на тело, похожее на «картошку», то от ответа, в первый раз, надо было отказываться отвечать, даже если ставили кол, но на другой день можно было этот кол исправить. Самой же главной традицей корпуса была та, что несмотря на возраст и чин все были на «ты», и было иногда занятно наблюдать, как малыш кадет говорил старому генералу ты, приводя старого вояку в умиление. У нас была еще традиция: по окончании в седьмом классе последнего урока, когда отбои играл на трубе кадет «всадник перестань отбой был дан остановись», то будущие юнкера, забивали гвозди в расписание уроков, которое предварительно было налеплено на очень толстую доску, гвоздь забивался в нелюбимого, по желанию кадета, преподавателя. При мне самый огромный гвоздище забили батюшке. Потом эту доску тайком ставили в Дежурную комнату и воспитатели с интересом, и комментариями разглядывали доску и им очень понравился громадный гвоздь, кроме того, это им объяснило, как кадеты относились к учителям. Все эти традиции и обычаи крепко связывали полочан и потому нас называли «жидами», — один за всех и все за одного! В мое время в корпусе произошли события, о которых следует вспомнить. Юбилей и открытие бюста, герою Порт-Артура, Генералу Роману Исидоровичу Кондратенко. Гимнастическое состязание корпусов Петербургского района, включая Полоцкий и Псковский корпуса. Гимнастический сокольский слет 22 корпусов и перенесение мощей Преп. Св. Евфросинии Полоцкой. В 1910 году корпус праздновал 75-летие со дня своего существования, которое приурочили к дню корпусного праздника. Уже задолго старшие классы были заняты декорированием. Кафельные печи, их было четыре, специально загрунтованные, кадеты расписали в общем коридоре; одна — кадетом Яценко, написавшего «геральда, а вторая мною, написавшего трубача Гусарского ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА полка. В зале роты, украшенного в русском стиле, одна печь, в исполнении кадета Гайгера представляла «Аленушку» Васнецова, а моя была «Ночь» из сказок Билибина. Мне поручено было декорировать главный зал с условием не забивать нигде ни одного гвоздика, задача трудная, но выполненная без обмана. Одна печь главного зала была с картиной «боярышни», работы Гайгера с поправкой Юлия Генриховича Рейнхарда, преподавателя рисования, общего любимца, под боярышней было расписание танцев. К юбилею съехалось около 150 человек, генералов, штаб и обер офицеров и пяток штатских лиц. Прибыл и Вел. Князь Константин Константинович с Супругой Елизаветой Маврикиевной и с сыном Олегом Константиновичем, числящегося в списках корпуса. После всенощной 5 декабря, гости разбрелись по всем помещениям корпуса, больше всего в первую роту, в которой происходило чтение «ослот» и трем приличным и трем «неприличным» под барабанный бой, под дружный смех, загибали салазки на кобыле. На другой день в шесть часов утра оркестр кадет, в полном составе, исполнял наш собственный встречный марш и пол часа играл разные вещи. За это время все роты должны были быть построены к утренней молитве, а после чая с сладкой булкой, через полчаса идти строем в церковь. К параду строились в Александровском зале, где был бюст Вел. Князя Михаила Николаевича и другой, покрытый полотном. Перед парадом состоялось открытие и освящение бюста Генералу Кондратенко. В. К. Константин Константинович поздравил корпус и огласил Высочайшее Повеление: Полоцкому Корпусу впредь именоваться: ПОЛОЦКИЙ ГЕНЕРАЛА КОНДРАТЕНКО Кадетский Корпус. Произвели перестроение так, чтобы в первой шеренге шли наистарейшие по выпускам и до последнего младшего отделения. Прохождение церемониальным маршем представляло незабываемую картину: в первой шеренге шел один генерал в форме Тверского казачьего войска, во второй три генерала, один из них в артиллерийской форме, затем шеренги увеличивались и увеличивались, дойдя под конец до двух рядов. Особенно красив был взвод с двумя кирасирами на правом фланге Малороссийским и Новотроицко-Екатеринославским. Первый поручик Турчанинов, когда Вел. Князь обратился к нему: здравствуй Турчанинов! ну как живешь? и тут же Турчанинов, ответив как полагается, покорнейше просил крестить у него ребенка, так как В. К. крестил у него всех детей. Да сколько же у тебя ребят будет? спросил В. К., Ваше Высочество столько же сколько у Вас! После обеда, когда служителя убирали столовую, мы словчились залезть в малый зал, где был стол «а ля фуршет» для гостей и мы навалились на разные закуски, помню — рокфор мне тогда не понравился. Скоро нас нахлопали и погнали вон, но без последствий. Вечером бал с котильоном, когда на двух пушках, ввезли корзины с жетонами и предлагали дамам брать любой, а кадеты брали такие же и искали свою даму с таким же жетоном. Это вызывало и смех и интерес. Мне случайно привелось танцевать с не молодой, но очень красивой, графиней Паллавичини, обрусевшей флорентийкой. В 1911 году, отборную команду из 20 кадет, на масленной неделе, повезли в Питер на состязание по гимнастике и фехтованию. Нас, Полочан, удивляла величина помещений Первого корпуса, в котором поместились три Московских, Псковский и Полоцкий корпуса. Состязания быстро прошли. Первый приз по гимнастике взяли Псковичи, мы были вторыми, третьими Николаевцы петербужцы; по фехтованию на рапирах мы первые, вторые Первый петербургский и третьи Псковичи. По возвращении в корпус начали подготавливать сборную команду из 26 кадет, для участия в Сокольском слете, который должен был состояться в конце мая месяца, в Высочайшем Присутствии. Слет предвидел сбор 22 корпусов, помню, что не было Хабаровцев, из-за дальности расстояния, моряков и пажей. Перед началом выступления прошел сильный, короткий дождь, после которого на плацу остались лужи, но это не могло задержать парадный слет. Нас построили в две колонны, на очень большом расстоянии одну от другой, кроме того каждая колонна состояла тоже из двух колонн, но на короткой дистанции между ними. Помню, что полочане были впереди левой колонны. Точно в 11 часов оркестр Преображенского полка, при подходе автомобиля Государя с Наследником, заиграл встречный марш Военно-Учебных Заведений, за Государем следовала Государыня, Вдовствующая Императрица, Четыре Великие Княжны, а перед ними матрос Деревенко нес на руках Наследника Цесаревича. Все Высочайшие Особы поднялись на пышную трибуну и оркестр умолк. Государь громко поздорвался и монолитное, не сорванное, радостное «здравия желаем!» разнеслось по Стрельненскому полю. После этого, под марши, мы начали производить замечательно красивые, всеобразные, перестроения для Сокольского строя по три, для групповых упражнений, все эти движения мы делали идя часто по лужам и, при бодром шаге, у нас из под ног летели брызги, на которые никто не обращал внимания. После эфектных Сокольских групповых упражнений мы проделали уставные упражнения на кобыле, брусьях и на турнике, затем нам предоставили возможность на любом снаряде показать свое искусство. Я лично на турнике вертел переднее и заднее солнце пока меня не остановили, по команде мы снова построились и Государь, взяв Наследника на руки, обходил строй кадет и благодарил за отличную подготовку. Когда спросили Наследника, что ему больше всего понравилось? Он, размахивая ручками, сказал: когда кадеты шли и разбрызгивали воду. После полевого, обильного, завтрака с жидким вином, мы покинули гостеприимный Первый корпус и вернулись в корпус, чтобы держать переходные экзамены, после которых уехали проводить летние каникулы. В 1912 году, уже после выпускных экзаменов, корпус принял участие в торжествах перенесения мощей Св. Препод. Евфросинии, Княгини Полоцкой. Прибыли В. К. Константин Константинович, Греческая Королева Ольга Константиновна, Князь Олег Константинович, он же знаменщик корпуса было это в последние дни мая. Рано утром, ясного жаркого дня, корпус, имея во главе ландо с Королевой, Великим Князем и директором, значительно впереди колонны, а первая рота со знаменем, которое нес Олег Константинович, с оркестром, под звуки маршей, двинулись навстречу крестному ходу. Прошли мы верст пятнадцать, остановились, привели себя в кое-какой порядок и увидели вдалеке, приближающуюся процессию. К нам подошло Духовенство, за ним Богомольцы несли Раку Св. Евфросинии, тут остановились на несколько минут и снова двинулись вперед, после Раки пошли Высокие Гости, наше знамя, оркестр, все время исполнявший «КОЛЬ СЛАВЕН», еще при приближении крестного хода, по очереди с оркестром 5 железнодорожного батальона, стоявшего в Полоцке. Пыль была страшная настолько, что когда ударял большой барабан, то пыль с него скатывалась толстым слоем. Процессия проследовала в Спасо- Евфросиниевский монастырь, где Рака Святой, после следования из Киева по Днепру до Орши, откуда Богомольцы донесли ее до монастыря, была поставлена в склеп. Теперь я исполняю обещание рассказть о «бое» на плацу корпуса. Плац, окруженный старыми деревьями и оградой из деревянных брусьев, на нем кадеты и публика гуляли вместе, пока не произошел следующий случай: в воскресенье 6 мая, после обедни и завтрака кадеты, как всегда, выбежали на прогулку и вдруг увидели на брандмейстере Синайском жетон корпуса. Откуда? на каком основании? «Ну, и знаете, я же ваш!» Жетон с него сняли, но он оказал сопротивление и тут пошла рукопашная, ибо к нему на подмогу прибежали свои же пейсатые пожарники, а в битву вступила и вторая рота. Гуляющая публика бросилась убегать кто - куда, но пожарникам досталось порядком. Пять кадет вместо военного училища, пошли вольноперами в полки, а плац огородили железной, в рост человека, оградой. Кроме того когда выходили на плац кадеты, то гулять с ними одновременно могли только корпусные семейства, или их родные. Городская публика могла пользоваться плацом в то время, когда кадеты были внутри здания. Подходя к окончанию моего очерка, я хочу написать и о том, как мне довелось исполнить мое обещание Великому Князю быть исправным кадетом. Я исправился, но особенным образом. При переходе в седьмой класс я уехал в отпуск, имея 5 по поведению, тогда как надо было иметь минимум 7. По возвращении с каникул, являюсь дежурному офицеру, как раз моему Страхову и отрапортовав жду команды «ступайте», но вместо этого он меня приветствовал такими словами: «слушайте Стефановский, комитет решил, что вы самый скверный кадет в корпусе; по учению вы очень хороши, а поведение на 7 вам прибавили не желая вас исключать. Дайте мне слово, что вы исправитесь». Слушаюсь, постараюсь, господин полковник! Нет, нет не постараюсь, а дайте мне слово в том, что вы исправитесь, я за вас поручился!» Исправлюсь! господин полковник, сказал я тронутый его поручительством за меня. Все пошло гладко и хорошо, но надо же было регенту ротного хора, при пробе голосов, перевести меня в тенора, а в прошлом году я пел первым басом. Я не мог вынести понижения достоинства, ведь это был позор, ибо я становился моложе! Началась спевка и я не тенором, а каким-то дискантом, похожим на немазанное колесо, пел истошным голосом, не замечая, что сзади стоит дежурный офицер, опять Страхов, который спокойно говорит: «Стефановский, отправьтесь под арест». Пришел я в карцер, уныло сел и думаю: сглупил брат ты и беды наделал. Часа через два приходит Страхов и говорит: «что вас черт дергает, вели себя хорошо и опять сорвались, ступайте в класс». К Рождеству мне прибавили поведение на 8, к Пасхе на 9. Перед выпускными экзаменами я взял первый приз по гимнастике и по стрельбе, к выпуску мне поставили по поведению 10. Вообще же Полоцкий корпус по учению в 1912 году, по среднему балу, был лучшим из всех, включая и пажей. Из моего выпуска в 41 кадет, в специальные училища вышли 22 кадета, или более половины. Я окончил корпус вторым и вышел в Константиновское Артиллерийское Училище, где раньше были мои братья. Должен упомянуть, что моя 10-ка по поведению перешла и в училище и при разборе вакансий я не мог выйти в гврадейскую конную артиллерию, так как в гвардию по поведению надо было иметь 12. Теперь же все в прошлом! Главное же: «Да Воскреснет РОССИЯ!» Полочанин Стефановский.
Alex: Вот так рассказ!!! Уважаемый Vadimus, есть ли боле подробная инфа по размещённой на фото медали?
Vadimus : Alex Я уточняю - это памятный жетон в честь Благословления Корпуса. Пытаюсь выяснить историю сего жетона - пока скудновато с инфой... Но если что - дам знать.
Alex: Жетон - просто шикарный! Буду очень рад и благодарен за любого рода подробности!!!
Vadimus : I Русский Кадетский Корпус, XXIV выпуск Д. Николаев Доклад в.-фельд, XXIV вып. Д. Николаева на IX Обще-кадетском съезде в Нью Йорке. В этом году исполнилось 40 лет со дня окончания Корпуса в Белой Церкви, Югославия, кадетами XXIV выпуска, последнего, регулярно закончившего 8 классов и сдавших экзамены на Аттестат зрелости — «Велику матуру». По случаю сорокалетнего юбилея XXIV выпуска, разрешите изложить Вам, краткую историю выпуска, т. к. он в некоторых аспектах отличался от предыдущих и конечно, от последующих, не успевших окончить 8 классов. Предварительно, необходимо внести некоторые пояснения. В 1935-1936 учебном году, 1 класс в I Р.В.К.К.К.К. корпусе не был открыт и последним выпуском был XXII. Произошло это из-за того, что якобы в Государственной комиссии по делам русских беженцев в Югославии (Државна комисия за руске избеглице) или как ее в обиходном разговоре называли «Державке», не было больше средств для оплачивания и содержания русских учебных заведений интернатского типа — корпусов, институтов и интерната Русской гимназии в Белграде. Таким образом к 1936 году, в Югославии уже были закрыты Институты Кикиндский и Харьковский, Корпуса Донской и Крымский и интернат Русской мужской гимназии. Остались лишь в Белой Церкви Мариинский Донской институт и I Русский Кадетский Корпус, в которые вливались учащиеся из последовательно закрывавшихся корпусов и институтов. Недостаток средств было официальным объяснением, а по существу, после трагической гибели Короля Александра Первого Карагеоргиевича, некому было больше заботиться о русских людях и русской молодежи. В «Державке» перевес взяли круги не столь благоприятно относившиеся к корпусам и институтам, по причине того, что в них воспитывается молодежь в исключительно русском духе на «устарелых» началах. Таким образом число русских учебных заведений резко уменьшилось, хотя число подрастающей русской молодежи в годы беженства не уменьшалось, а увеличивалось. Можно безошибочно считать, что дети, поступавшие в средние учебные заведения, в возрасте 9-11 лет, с 1930 года все уже рождены вне пределов России. Под давлением общественного мнения и все большего нажима родителей, проживавших вне Белграда, желавших дать своим детям образование и воспитание в русском духе, в 1936 году в сентябре месяце был снова открыт прием в 1-ый класс. Надо сказать, что в 1936 г. 22 Марта скончался долголетний первый директор I Р.К.К. — ген.-лейт. Борис Викторович Адамович, пользовавшийся большим уважением при королевском дворе, среди властей и населения, как в бытность существования корпуса в Сараеве, так и в Белой Церкви, и конечно среди кадет. На пост директора I Р.В.К.К.К. Корпуса был назначен ген. майор Александр Григорьевич Попов, военный юрист, преподававший, до назначения на новую должность, общую и русскую историю в старших классах корпуса, знавшего хорошо порядки и уклад корпуса, его педагогический и организационно-технический персонал и, конечно, самих кадет и их настроения, надежды и личные способности. Можно предполагать, что назначение директором А. Г. Попова, было отнюдь не случайно. В «Державке» он пользовался поддержкой кругов, считавших его более либеральным и более уступчивым к разным требованиям и новшествам создаваемым той же «Державкой». С другой стороны, он как юрист по образованию (закончил Императорскую Военно-Юридическую Академию в Петербурге), сможет успешно вести корпусной корабль в уже начавших мутнеть, политических водах Европы, с привкусом приближающейся гражданской войны в Испании, а в недалеком будущем и началом II Мировой войны, так пагубно отразившейся на существовании Корпуса и жизни всей русской эмиграции проживающей в Европе, а в частности в Югославии. Кроме указанных моментов, желательно вспомнить, что к 1936 г. в Югославии было порядочно детей из смешанных браков, где только один из родителей был русский, в большинстве случаев — отец, а мать — одной из национальностей, проживавшей в Югославии. В огромном большинстве матери были православные: сербки, черногорки, боснийские сербки; но были случаи, отнюдь не одиночные, где матери были иного вероисповедания, как то: хорватки, венгерки, местные немки, словенки и проч. Дети, из таких смешанных браков, где в семье мало или редко была слышна русская речь, и вообще, отсутствовал русский уклад жизни, больше всего нуждались в закрытых учебных заведениях, как Корпуса и Институты. К счастью, в сентябре 1936 г. подростающий молодняк, будущий XXIV выпуск, со всех концов Югославии, числом в 30 человек направился в Кадетский корпус в Белой Цркви. 1 Сентября 1936 года первоклассников встретил их воспитатель полк. Николай Александрович Чудинов и два помощника офицера воспитателя — «дядьки» П. Маслов XVIII в., и Лобов XIX в. Описывать первые дни и вообще регулярный уклад жизни, нет надобности, т. к. всем нам это хорошо известно. Задержусь только на особенностях XXIV вып. отличавших его от предыдущих и последующих. Первое, что мы заметили, это долгое время пустующая кровать в спальне, на чьем цигиле было написано «Кутепов». Кто такой Кутепов, и почему его нет, большинство из нас не знало. Но на уроках офицера воспитателя нам вкратце было объяснено, что Кутепов Павел, — сын ген. Кутепова, видного командующего частями Добровольческой Армии, похищенного в Париже и что Павлик приедет из Риги, где после похищения отца, живет с матерью у родственников. Наконец Павлик прибыл в начале Октября. Оказалось, что он такой же как и мы, любит и пошалить и поболтать, недурно рисует, отлично говорит по французски, одним словом парень толковый, льготами из-за имени отца не пользуется. Таким он остался вплоть до VIII кл. в который не перешел, а из-за материального положения, во время II Мировой войны, вынужден был служить в РОК. Вторым происшествием в I классе было неожиданное падение нашего воспитателя полк. Н. А. Чудинова, причем он при падении, зажигая лампадку в одной из наших спален, сломал ногу и почти до конца учебного года лечился, а на его место был назначен подполк. Николай Евгеньевич Карпов, хорошо знавший бывших воспитанников школы- интерната в Храстовце, Словения; в том интернате его супруга была воспитателем. В нашем же выпуске было несколько кадет учившихся в Храстовце и их поведение и повадки были хорошо известны Н. Е. Карпову, так что некоторым пришлось и остепениться. И наконец третий случай, заслуживающий внимания, в нашем первом учебном году, это побег из Корпуса нашего одноклассника Копанева, вместе с двумя кадетами III кл. XXII вып. «в Россию». В Россию он вместе с друзьями-беглецами не попал, а был выловлен румынскими пограничниками и передан югославским жандармам в течение 48 часов. Ясно, что вся тройка была немедленно уволена из Корпуса. Им дана была возможность продолжать учение в русско-сербской гимназии в Белграде. 1937/38 уч. год для XXIV вып. был особо интересен, а вот почему. Уже было упомянуто, что предыдущий учебный год в отношении открытия и пополнения I класса был неожиданным. Родители будущих кадет, проживающие в Белграде, получили утвердительный ответ об открытии I класса в середине августа 1936 года. Некоторые же родители, не проживающие в Белграде, но имевшие в столице родственников или знакомых, посредством их, вовремя узнали о наборе кадет в I класс. Большинство же родителей, проживавших в провинциях и в глуши, об этом, или вообще не знали, или узнали с большим запозданием и не успели записать своих мальчуганов в Корпус. Так прошел первый учебный год, а во второй учебный год в XXIV выпуск нахлынули многие, не успевшие вовремя записаться в I класс. И вот на радость нашу во II классе нас набралось ни больше ни меньше, как 47 человек. Число солидное для образования двух отделений, но нас по каким-то причинам не разделяли, оставили всех вместе. Пришлось поэтому самую большую спальню в Киевском коридоре отвести под классное помещение, а по спальням мы были в Одесском коридоре, размещны в четырех помещениях. Ко всему, интересно добавить, что из-за отсутствия XXIII выпуска, XXIV вып. с первого класса входил в состав II роты, вместе с XXII и XXI выпусками. Дядьками у нас были XIX в. В. Мантулин и С. Высоцкий. Во II роте с первого класса до пятого включительно XXIV вып. и находился, т. е. до начала войны в Югославии. Во втором и третьем классах 1937-38 и 1938-39 уч гг. воспитателем у нас был п.-полк. Николай Бенедиктович Зиолковский. Надо сказать, что в корпусе было неписанное правило, допускать к экзаменам на аттестат зрелости — «Велика матура» и «Мала матура» — в IV кл. только тех кадет, кот. смогут наверняка выдержать все испытания. Поэтому в VII и III классах беспощадно оставляли на второй год. Зато допущенные к экзаменам давали знания сверх среднего балла. О таких результатах не трудно убедиться, просматривая годовые отчеты и официальные письменные заявления председателей матурных комиссий; годовые отчеты большинство из нас, если не все поголовно, получали и читали. Результатом такого «отсеивания» кадет в III и VII кл. были действительно хорошие успехи не только на выпускных экзаменах, а и в будущей жизни тех, кто продолжил образование в высших учебных заведениях: факультетах и военных училищах Югославии. Уже после II Мировой войны, когда в Белграде начали снова работать факультеты, автор этих строк в 1946 году прочел на доске объявлений выставленной на техничском факультете список успешности — с приведением среднего балла и диплома. Первыми по успешности среди всех средних школ в Югославии были студенты закончившие русские средне-учебные заведения: корпуса и русскую гимназию в Белграде. Списки эти красовались на техническом факультете с довоенных времен и вероятно, случайно осталась на видном месте и в первый год после войны, пока кто-то из правоверных не сообразил их снять. В III классе к концу учебного года подчистили и мой XXIV вып. В IV класс перешло нас 39 человек, на «Малую матуру допустили 31 из коих пятеро было освобождено от испытаний по успешности, а 26 человек сдавало экзамены и перешло в V кл. От «Малой матуры» были освобождены — Сергей Артонов, барон Константин де Боде, Леонид Белозубов, Николай Парижский и Дмитрий Николаев, всего 5 человек, но по тогдашним правилам, это считалось очень большим числом «освобожденных». Нашим офицером-воспитателем в матурном IV классе был п.-полк. Николай Евгеньевич Филимонов, к сожалению всего лишь год, т. к. в V кл. нам назначили другого воспитателя. 1940-41 учебный год застал нас в пятом класс. К пятому классу мы отнеслись не столь серьезно. Некоторым из нас хотелось отдохнуть после малой матуры, т, к. до VIII кл. было достаточно времени. Но зато по внеучебной части выпуск прямо блестел. Семь кадет уже входили, как кандидаты, в инструкторскую гимнастическую группу, а одиннадцать кадет XXIV вып. были уже с III класса постоянные члены духового оркестра, насчитывавшего 34 музыканта. 15 музыкантов было из состава XXI вып., и всего лишь 8 из XXII и XXIII выпусков. Воспитателем нашим в V кл. был полк. Сергей К. Орлицкий. Наступил 1941 год. 27 марта произошел военный переворот в Югославии со всеми дальнейими событиями и последствиями, всем нам давно известными. Летом 1941 года формировался Р.О.К. и почти половина состава XXIV вып. ушло в его ряды. Лишь к февралю 1942 года, уже в оккупационных условиях, Корпус продолжил свое существование. 1942 учебный год продолжался по программе до Августа, чтобы следующий начать уже по установленному режиму. XXIV вып. в этом учебном году свелся на половину по сравнению с предыдущим учебным годом. В пятом классе нас было 31, а в шестом 14 человек, из коих коренных — восемь. Такое отсеивание было почти во всех выпусках старше нашего, не только из-за ухода в РОК, но и из-за разгрома Югославии и раздела ее территории на государства сателиты, из которых попасть в Белую Церковь в Банате было и трудно и сложно. Многие по молодости, пользуясь военным положением, предпочли оружие книге. В 1942 году XXIV вып. в составе 14 человек взялся за дело восстановления духового оркестра и инструкторской гимнастической группы, в новых, весьма трудных и сложных условиях существования Корпуса, который немцы выселили из обжитого здания в бывшую казарму «Подофицерске ваздухопловне школе гаджанья». Частенько, если не ежедневно было и голодно, а зимами, и холодно. Уже было сказано о составе духового оркестра в 1940-41 уч. году, в 1942 из кадет музыкантов XXIV вып. осталось 6 кадет и XXV вып. — кадет Михаил Скворцов. Вот эта группа под руководством нового капельмейстера кап. Недзельницкого, начала возобновлять духовой оркестр, приняв новых учеников под свое наблюдение и учение и в полтора года, т. е. к 1943-44 уч. году довела состав духового оркестра до 23 музыкантов, с довольно разнообразным репертуаром, не считая обязательные марши. С VI по VIII класс нашим офицером воспителем был п.-полк. Мстислав Аполлонович Левитский, человек весьма образованный, в особенности по части искусств, так что нам при нем жилось не плохо. Весь учебный год в VI кл. пролетел молниеносно, т. к. начался поздно, и был закончен в конце июля. К сожалению, по окончании VI класса выпуск потерял еще двух кадет, несдавших переэкзаменовки. Несмотря на военное положение и исключительно трудные условия жизни, поблажки в учении нам не давали. Требования к знаниям были те же как и в довоенные, мирные годы. На летние каникулы по окончании VI кл. разъехались все кадеты. В Корпусе никто не оставался, как это бывало до войны. Каникулы — летний отпуск в один месяц - - почти что и не почувствовали. К I сентября все снова съехались к новому 1942-43 учебному году, который уже по времени начала и окончания, ни чем не отличался от регулярных, довоенных. Не могу не упомянуть, что во время всех оккупационных лет существования Корпуса, у нас был новый духовник: иеромонах Антоний Бартошевич, теперь архиепископ Женевский, который будучи совсем молодым, хорошо понимал нас кадет, как старших, так и младших и часто был нам моральной опорой, а иногда и непосредственным помощником при письменных работах по латыни, вместе с нашим незабываемым преподавателем по истории и русской литературе — Вадимом Павловичем Курганским. Спасибо им за то понимание и помощь всем кадетам, в трудные годы лихолетий. Продолжение следует...
Vadimus : Продолжение. В 1942-43 уч. г. в наш выпуск поступил приходящим сын преподавателя физики и химии Николая Яковлевича Писаревского, Владимир Писаревский, таким образом численность наша возросла до 13. Прием в I класс, а также и в старшие классы, в сентябре 1942 года, был сверх ожиданий. Младшие классы формировались в два отделения из-за большого числа прибывших. Родители желали детям младшего возраста дать хоть минимум спокойной жизни при почти удовлетворительном питании в Банате, где последствия войны в смысле пропитания и спокойствия, меньше ощущались, чем в других пределах Югославии. В последние два учебных года численность кадет от I до VIII класса увеличилась и пришлось вернуться к старой, проверенной практике: выделением «дядек» во II и III роты. Выбор пал на XXIV вып. и в III роту был назначен помощником офицеров-воспитателей Александр Криницкий, а во II роту Дмитрий Николаев. В состав III роты входил I класс, насчитывавший до 80 кадет. В состав П роты вошли П, III и IV кл. при чем II кл. насчитывал 68 кадет и был поделен на два отделения; III кл. насчитывал 36 кадета и IV кл. 26, всего — 130 кадет. 1942-43 предпоследний регулярный учебный год прошел в нормальных учебных условиях. Жизнь, в новых помещениях Корпуса, вошла в привычную колею. В свободное время и на воспитательских уроках снова во II и III ротах производились строевые занятия. Младшим внедряли «дядьки» кадетский дух и заповеди товарищества. В конце учебного года был последний традиционный парад, за городом, на свежем воздухе. В конце года, получив аттестаты, а некоторые и похвальные листы I или II степени кадеты разъехались по домам. В Корпусе остались кадеты сироты, но таковых было мало. Наступил последний 1943-44 учебный год. XXIV выпуск в VIII классе, старший в Корпусе. В Европе восточный фронт после разгрома немецких армий в «Курской дуге» неумолимо приближался к государственной границе СССР и странам восточной Европы. Италия после высадки союзников капитулировала, а союзные войска медлнно, но верно, продвигались к северу Италии. В такой военно-политической обстановке протекало начало учебного года, последнего выпуска. И все же, несмотря на все внешние события, в Корпусе жизнь протекала в рамках спокойствия и напряженного учения. Все от мала до велика чувствовали, что это последняя возможность приобрести максимум знаний на будущую, как впоследствии оказалось, сложную и трудную жизнь. Пример в добросовестном учении старались дать XXIV и XXV выпуски. С начала учебного года начались подготовки к корпусному празднику и празднику Р.Е.В. Подготовку по драматической части вел п.-полк. М. А. Левитский, а по музыке кап. Недзельницкий. Корпусной праздник отметили, как в добрые старые времена. Пользуюсь случаем и привожу текст из Белградской газеты «Русское дело» за № 29 Декабря 1943 г.: В Русском кадетском корпусе. На праздник корпуса прибыли: Начальник Управления ген. майор В. В. Крейтер, помощник его Л. В. Сердаковский, начальник учебного отдела ген. Н. С. Свищев, начальник канцелярии Н. Д. Тальберг и адъютант М. Н. Горбов. Торжественные богослужения в канун праздника и 6 Декабря (23 Ноября) совершили прот. В. Бощановский, прот. А. Козлов, о. Голунский и настоятель корпусной церкви иеромонах Антоний Бартошевич. Перед молебном прот. В. Бощановский произнес яркое и проникновенное слово, посвященное памяти Св. Бл. Князя Александра Невскаго. Маститый пастырь ясно определил два борющиеся теперь лагеря, призывая, во имя истинного отечестволюбия и приверженности к Церкви, чем только и жил Небесный Покровитель корпуса, безоговорочно с теми работать, кто старается сокрушить богоборческую власть и темные силы, ее поддерживающие. Во время зари с церемонией произведены были: из вице-унтер офицера в вице-фельдфебеля — Дмитрий Николаев, в вице-унтер офицеры Виктор Полубелов и назначен знаменщиком корпуса, Сергей Артонов, Петр Бурлаков и Александр Криницкий. Вечером 6 декабря состоялся отличный концерт, организованный кадетами первой роты, под руководством подполк. М. А. Левитского. О концерте говорилось в прошлом номере газеты. Отметим вновь образцовое исполнение партерной гимнастики Алферовым, Артоновым, Балашовым, П. Дубельштейном, Киреем, Кравченко и Криницким. Повторен был по настойчивой просьбе зрителей, казачек, исполненный С. Ермаковым, Качуриным, Ралли и Рубчевым. Младшие кадеты организовали свой концерт в спальне и классе: «Хирургия», «Демьянова уха», «У пушки», «Старый и новый год», были исполнены с участием Миллера, Горбенко, Лебединского, Фомина, Улагая, Макринова, Мотренко, Денисенко, Горелова, Бержье, Ралли. Стихотворение «Русь» продекламировал Пышкин, «Князя Репнина» — Гаузен. Пел ротный хор под управление Мармыша. Особое оживление царило во время устроенного концерта 3 ротой. Стихотворения и басни были прочитаны Аносовым, Эйсмонтом, Вереницыным, Шатовым, Великим, Слободчиковым. При участии Секретарева, Эйсмонта и Бек- Узарова удачно была представлена в лицах басня «Пустынник и медведь». Казачка протанцевал Черный. На губных гармониках играли Нестеровский и Яковенко. Показаны были гимнастические упражнения кадетами 2 класса. В числе гостей корпуса было восемь гимназистов 7 и 8 классов, являющимися вожатыми во внешкольном воспитании. В предыдущем 28 номере той же газеты, от 12 Декабря 1943 г. была напечатана статья, чей текст (сохранившуюся вырезку), привожу полностью: В этом году кадеты с особым старанием готовились к своему празднику. Съезжавшиеся гости были свидетелями приготовлений. Скромное, но уютное помещение Корпуса было украшено зеленью и цветами, всюду царила образцовая чистота, а лица хозяев-кадет выражали такие чувства радости и радушия, что все невольно заражались этим праздничным настроением. Прибывшие накануне из Белграда начальник Бюро русской эмиграции ген. Крейтер,, начальники отделений, старые кадеты и гимназисты белградской русской гимназии были встречены на станции Директором Корпуса и взводом кадет первой роты, а в самом Корпусе батальоном кадет с оркестром. И в бодрых, мажорных тонах «Встречи» и в дружном ответе на приветствие чувствовался настоящий молодежный подъем. Этот подъем продолжался весь день и когда после всенощной «торжественно весь корпус был построен», все замерло в радостном и напряженном ожидании начальства. Против строя чуть слышно перешептывались многочисленные гости. И когда вслед за командой «смирно, равнение направо», прогремел встречный марш, не было лица, которое бы не просветлело и не было сердца, которое не переживало бы. В этом торжестве нельзя было не участвовать. Здесь было все так светло, торжественно, искренно и красиво. Замерли звуки «Встречи» и директор обратился к кадетам. Сказав о переживаемом времени, директор корпуса призвал кадет в этот вечер особенно задуматься над собой и очистить свои сердца, чтобы достойно встретить праздник. К приближению «производства» напряжение дошло до крайности: имена счастливцев до последнего момента не известны. Кого произведут? По вызову директора избранные выходят перед строем и, пережив то, что дано прочувствовать только раз в жизни, возвращаются под звуки марша обратно в строй. Повестка. Заря. «Коль славен». «За ним молитвы пение, душу умиляя, Наполнило весь длинный коридор»... ... «Отбой» сыграл горнист. Покойной ночи!» И как только раздалась команда «разойтись»!, кадеты с криками «Ура» кинулись «качать» произведенных. Счастливцев подбрасывали до потолка, а гости все не уходили, ни за что не желая пропустить такого веселья, хотя в этом своеобразном поздравлении «счастливцев», ликующая масса кадет неслась по коридору и гостям грозила опасность попасть в ее бурный поток. Вокруг сновали только радостные лица и гости прощались с кадетами до следующего дня. Утром к литургии число гостей увеличилось приехавшими последним поездом, и в небольшой кадетской церкви уже не было всем места. Стройно пел кадетский хор. К молебну было внесено в церковь из музея знамя Полоцкого кадетского корпуса для освящения. И затем — построение к параду, знакомое ожидание, «Встреча» начальства и поздравления с праздником. Ген. Крейтер в коротком слове подчеркнул нашу ответственность перед Родиной и указал кадетам неуклонный путь служения. Вслед за ответными раскатами «Ура» прозвучал русский гимн и «Наш полк». «Корпус имеет свой дух, свой быт, У корпуса — свыше, чем 200- летние традиции. Корпус — единственное этого рода учебное заведение в мире и мы его должны сберечь», таковы были слова директора корпуса. Благодарное «Ура» тем, кто помогли сберечь корпус пронеслось по строю. Затем после быстрого перестроения, приготовились к церемониальному маршу. Грянул Преображенский марш и кадеты молодцевато подняв головы, зашагали перед начальством. Старые кадеты — «ветераны» прошли своим взводом. «Молодцы кадеты»! «Рады стараться Ваше Превосходительство!» Тут не было шагистики. Тут был настоящий подъем. Вечером состоялся концерт. И здесь во всякой мелочи видны были заботливость, старание и отличная организация. Две драматические постановки: сцена «В Чудовом монастыре» и монолог из «Кузьмы Минина» были на высоте. В. ф. Николавым и в.у.о. Криницким, молодыми артистами, были глубоко продуманы роли. Смешанный хор исполнил строевые песни, оркестр — русские народные. Особого внимания заслуживает «девятка» гимнастов и «казачек». Так прошел корпусной праздник и действительно чувствовалось во всем, что у кадет дух неугасим и велико желание именно в такое тяжелое время не только сохранить то что есть, но и работать дальше. Через две недели отпраздновали с таким же подъемом праздник Роты Его Высочества, день Св. Николая Чудотворца. К своему празднику Р.Е.В. подготовила новую программу. В канун праздника было так наз. второе производство. Произведены были в в.у.о. Алексеев Роман, Балашев-Самарский Николай и Алферов Сергей. На праздник Р.Е.В. кадетам было сообщено, что им предлагается устроить концерт в Белграде в театральном зале «Русского дома имени Императора Николая II». В программу выступления включить наиболее удачные номера из программ вечеров корпусного и праздника Р. Е. В. Деньги вырученные с концерта будут употреблены на экипировку XXIV выпуска по окончании корпуса. 9 Января, на третий день Рождества в Белграде состоялся концерт. Присутствовали кроме директора корпуса и отобранных офицеров воспитателей, подготовлявших программу и множество званных гостей. Зал был переполнен. Места для сидения распроданы и желающую молодежь Белграда, преимущественно женской и мужской русских гимназий, впустили без билетов, смотреть концерт стоя. По окончании концерта участники и кадеты проживающие в Белграде были вместе с оркестром построены в сокольском-гимнастическом зале. Выстроенных кадет приветствовал ген. Крейтер со свитой и поблагодарил кадет за образцовое исполнение, доставившее зрителям громадное удовольствие, напомнив о былой славе российских корпусов. Началось второе полугодие. Как-то одновременно пришло и разрешение заняться подготовкой к боевой стрельбе. Надо упомянуть, что после концерта в Белграде, Корпусу от имени Р.О.К. было выдано 35 винтовок французского трехпатронного заряда и три карабина пятипатронного заряда Крагуевацкого производства. Под руководством полк. Потапова и п.-полк. Филимонова кадеты Р.Е.В. прослушали курсы теоретической подготовки по стрельбе и в мае 1944 года на военном стрельбище практически подтвердили теоретические познания. В знак признательности за отлично проведенный концерт в Белграде в середине марта в корпус были присланы серебряные медали, специально отлитые, участникам в гимнастической девятке. Девять гимнастов инструкторской группы получили медали с надписью на обратной стороне: «За отличную гимнастику на концерте в Белграде». Десятую медаль получил в.-фельдфебель с надписью: «За концерт в Белграде». Ношение медали разрешалось в парадные дни на левой стороне груди на малиновой ленте. Медали были торжественно вручены награжденным директором корпуса в день Причастия Р.Е.В. на четвертой седмице Великого поста. Нельзя не упомянуть еще один интересный случай, т. к. он напомнил нам такой же происшедший в бытность нашу в I классе. В апреле 1944 года три «молодца» II или III класса удрали из корпуса. Заметили побег не сразу, а через 4-5 часов. Снарядили двух в.у.о. XXIV вып. велосипедами и послали на розыски. Через 8 часов с момента побега озорников водворили в стены корпуса. Зная, что беглецам грозит увольнение из корпуса, а в военное время это значило лишить их дальнейшего образования, выпуск решил предупредить официальные санкции и спасти от выгонки «отважных». Причем мотивы побега нам были не совсем ясны, т. к. «беглецы» каждый по своему объяснял причины побега. Фельдфебель с двумя в.у.о. пошли с докладом к директору и убедительной просьбой не выгонять младших кадет, а ограничиться снятием погон. Правда, до доклада, в спальне выпуска «молодцов» хорошо проучили, чтобы впредь не позорили корпус и имя кадета. Об этом факте доложили и директору, ссылаясь на внутренние кадетские устои. Молодцов из корпуса не выгнали. Ограничились снятием погон и сбавкой балла за поведение на 1. Но к концу учебного года всей тройке вернули погоны и повысили балл за поведение на 4. Надо сказать, что директор одобрительно отнесся к мерам предпринятым выпуском и удовлетворил просьбу. Подходил конец занятий в матурных классах. 15 Мая спели мы по традиции «Дети в школу собирайтесь» нематурным классам и опять- таки по традиции XXV вып. — VII кл. пропел нам «Ответ», порядком разобрав каждого по косточкам. VIII кл. — 12 кадет XXIV вып. закончило без переэкзаменовок, со средним баллом свыше 8,00, что кажется было впервые. Закончили отлично с правом на освобождение от устных испытаний пятеро: в.у.о. Р. Алексеев, в.у.о. о. С. Артонов, в.у.о. А. Криницкий, в.у.о. В. Полубелов и в.ф. Д. Николаев. Все пятеро оправдали доверие и на письменных работах по русскому и сербскому языкам и по математике набрали свыше 27 в сумме баллов. К устным испытаниям допущены были и все их выдержали, опять-таки без переэкзаменовок: в.у.о. С. Алферов, в.у.о. П. Бурлаков, в.у.о. Н. Балашев-Самарский и старш. кад. В. Мингин, В. Азаренко-Заровский, И. Амосов и В. Писаревский. При невероятных обстоятельствах в 1945 году удалось получить нелегальным путем из белоцерковской гимназии, куда были сданы документы корпуса по учебной части на хранение, протокол «Большой и малой матур 1943-44 уч. г.». Протокол находится в Нью Йорке в одном из музеев. После благодарственного молебна и поздравлений, кадетам XXIV в. были вручены купоны на бесплатное приобретение костюмов и белья в Белграде. Вечером в столовой корпуса был устроен прощальный ужин. Снова приведу подлинный текст из сохранившейся вырезки из газеты «Русское дело» от июня 1944 г. «В Русском кадетском корпусе». Поезд прогромыхал по мосту через Дунай. Позади остался Белград с его тревожными слухами. Чудный вечер. Глаза ласкают начинающие желтеть нивы, масса маков вдоль дороги. Скучные остановки в Вршце и Ясенове. Наконец поезд останавливается в Белой Церкви и через несколько минут попадаешь в русский уголок, с которым так сжился в последние годы. Здороваешься с героями сегодняшнего дня. Их двенадцать и они блестяще закончили в этот день испытания на аттестат зрелости. Поздравляешь их от души. Оставшись же один, вспоминаешь, какую дружную, но более обширную семью представляли они еще в 4 классе, когда впервые пришлось с ними познакомиться. Тогда уже они проявляли особую любовь к корпусу, старались как можно лучше украсить классное помещение, блеснуть на корпусных праздниках талантами и полюбезнее принять у себя гостей. Теперь они выходят на большой жизненный путь. Что их ждет впереди? Понимаешь, как трудны их дальнейшие шаги и желаешь им всего лучшего. На следующий день, 12 июня, в церкви корпуса о. иеромонахом Антонием отслужен был благодарственный молебен. В церковь внесено было знамя, и окончившие кадеты приложившись ко кресту, прощались с корпусной святыней. Председательствовавший на испытаниях представитель (изасланик) министерства просвещения, инспектор по учебным делам Банатского округа, ген. штаба полк. И. Ф. Патронов, сказал им краткое слово. Директор А. Г. Попов, волнуясь, приветствовал 24-ый выпуск, охарактеризовав его с самой лучшей стороны. Он подчеркнул, понимание их обязанностей, уменье согласовать подчиненность начальству с умелым руководством младшими кадетами. Благодаря этому, учебный год, протекавший в трудных условиях, прошел исключительно мирно. Начальник учебного отдела, ген. И. С. Свищев поздравил их от своего имени и от имени начальника управления делами Российской эмиграции в Сербии генерала В. В. Крейтера, пожелав им полного успеха в жизни. Окончили корпус: вице-фельдфебель Дмитрий Николаев; вице унтер-офицеры: Роман Алексеев, Сергей Алферов, Сергей Артонов, Николай Балашев-Самарский, Петр Бурлаков, Виктор Полубелов и кадеты: Владимир Азаренко-Заровский, Валерий Мингин, Игорь Амосов и Владимир Писаревский. Премии, награды и стипендии были выданы: В. Полубелову, Р. Алексееву, Д. Николаеву, С. Алферову, П. Бурлакову и С. Артонову. Вечером, в столовой корпуса состоялся прощальный ужин. На нем, кроме выпускных кадет, присутствовали ген. И. С. Свищев, ген. А. Г. Попов, полк. И. Ф. Патронов, Н. Д. Тальберг, иеромонах Антоний, ротный командир, отделенные офицеры и члены экзаменационной комиссии. Преисполнено было отеческой любовью слово, сказанное директором корпуса. Он напомнил своим питомцам обязанности их перед Родиной, призывая к борьбе с ее поработителями, говорил о том, что ныне нельзя создавать прочной личной жизни — пока не разрешится главное — мировая борьба — благоприятный исход которой только и определит судьбы отдельных людей. Об этом же говорил и полк. Патронов в своей задушевной речи. Ген. Свищев призывал поддержать друг друга и за стенами корпуса. Н. Д. Тальберг, заметив, что выпуск совпал со днем рождения Петра Великого, говорил, что пример этого государя, всего себя отдавшего служению России и здоровье свое погубившего, спасая утопающих, должен быть для них путеводною звездою. Бывший фельдфебель Николаев благодарил директора и всех его помощников за все то, что дали они кадетам, обещал от имени 24 выпуска хранить заветы корпуса служа Родине . На следующий день волновались кадеты 4 класса (XXVIII вып.). Начались и у них испытания. Им была предложена тема — «Любимый герой из русской истории». Выбрали они Св. Александра Невского, Петра Великого, А. В. Суворова, Дмитрия Донского. Отрадно было это слышать. Кадет с раннего возраста научили ценить то, что составляет славу России». В первый день малой матуры, бывшие выпускники XXIV в. не разъехались. Переодевшись в штатское, собрались на частной квартире нашего преподавателя физики Николая Яковлевича Писаревского, конечно, с его же согласия и предложения, и вскладчину устроили во дворе, свой прощальный вечер, затянувшийся до утра. И только с первым утренним поездом мы навсегда покинули Корпус и Белую Церковь. Вместо эпилога необходимо напомнить, что будучи еще в I классе, на нас малышей оставила на все годы пребывания в корпусе громадное впечатление жизнь и кадетский дух двух старших выпусков: XVII и XIX, которым мы старались подражать. Имея перед глазами эти выпуски, XXIV вып. старался младшим выпускам привить тот же дух товарищества, дисциплины, уважения к старшим и любовь к младшим товарищам. За все годы проведенные в корпусе XXIV вып. помнил чье имя носит и наши заветы родного корпуса с любовью переносил на младших кадет. Дорогие старшие однокашники! Спасибо вам, что вы научили нас быть примерными кадетами, не опозорившими никогда своими поступками имя России и корпуса. Дорогие младшие однокашники! Вас благодарим за то, что вы восприняли те заветы, которы мы вам, будучи «дядьками», и старшими кадетами передали. За то, что вы, как и все ваши старшие однокашники, оправдали доверие и, как ваши предшественники — «Помните, чье имя носите». Все вы уже взрослые люди. Много добра и зла повидали на этом свете, но остались «верны заветам родной старины» и в «рассеянии сущи» не забываете нас старших. Да поможет Господь всем нам до конца своих дней честно и безупречно нести имя кадета на чужбине. В.ф. XXIV выпуска Д. Николаев.
Vadimus : Пожалуй об этом человеке нужно подробнее. Из журнала "Кадетская перекличка" № 42, 1986г. На съезде Георгий Петрович Левчук прочел доклад, посвященный памяти директора 1-го русского Вел. Кн. 1 Константина Константиновича Кадетского Корпуса ген.-лейтенанта Бориса Викторовича Адамовича. Приводятся выписки из статьи, напечатанной в бюллетене №1 Венецуэльского Объединения. Доклад Левшука дополняется его воспоминаниями о кадетском корпусе, а также воспоминаниями А. Слезкина, А. Мальчевского и заключением В. Мантулина Из КП №76 мы приводим текст 67-ми заветов Ген. Адамовича кадетам и тексты двух речей генерала. ГЕНЕРАЛ Б. В. АДАМОВИЧ Родился в 1870 году в семье , генерал-майора действительной службы. Окончил 3-ий Московский Императора, Александра 11-го Кадетский Корпус, и 2-ое Константиновское Военное Училище. В 1890 году произведен в подпоручики в Гренадерский Кексгольмский Полк, получивший в 1894 году права гвардии. В 1904 году, по собственному желанию отправляется на Русско-Японскую войну, где командуя ротой участвовал в боях под Анпином, Ляояном и на реке Шахе. По окончании войны вернулся в свой полк. В 1906 году был назначен командиром батальона Киевского Военного Училища. На этой должности проявил себя как выдающийся строевой начальник, воспитатель юнкеров и военный писатель. Его неутомимая деятельность и результаты им достигнутые за два года командования батальоном обратили внимание Великого Князя Константина Константиновича и завоевали его исключительную симпатию. Я 1909 году Полковник Адамович был назначен Начальником Виленского Училища. Началась идейная служба Начальника Училища, полностью развернувшего на этом самостоятельном и ответсвенном посту свои истинные офицерские качества. Эта служба, основанная на чистой идее честно проводимая и исполняемая в жизни, раскрывала сердца юнкеров к своему начальнику, и взаимно встретив те же чувства, эти две неравные половины крепко сплотились воедино, воодушевляя и подкрепляя друг друга. В этом простом и таком естественном явлении и заключается секрет нашей преданности и любви к родному гнезду — своему училищу и к генералу Адамовичу, начальнику его, учителю, старшему товарищу и другу. Полковник Адамович принялся за реформы по всем отделам жизни училища. Началось с обмундирования. Через два месяца, в день училищного праздника, юнкера оделись во все новое и выглядели такими франтами, что городские жители, увидев своих юнкеров красиво одетыми и подтянутыми, радостно их приветствовали. Им была составлена и издана брошюра „Одиночная выправка", как пособие к уставу внутренней службы. Эта брошюра по приказу Великого Князя была объявлена обязательной для всех военных училищ и имела большое распространение в полковых учебных командах. Им также были составлены двенадцать Заповедей Товарищества: 1. Товариществом называются добрые взаимные отношения вместе живущих или работающих, основанных на доверии и самопожертвовании. 2. Военное товарищество доверяет душу, жертвует жизнью. 3. На службе дружба желательна, товарищество обязательно. 4. Долг дружбы перед долгом товарищества. 5. Долг товарищества преклоняется перед долгом службы. 6. Честь непреклонна, бесчестное во имя товарищества остается бесчестным. 7. Подчиненность не исключает взаимного товарищества. 8. Подвод товарища за свои поступки — измена товариществу. 9. Товарищество прав собственности не упраздняетъ. 10. Отношение товарищей должно выражать их взаимное уважение. 11. Честь товарищества нераздельна. 12. Оскорбление своего товарища — Оскорбление товарищества. Еще полковник Адамович выдвинул два девиза: „Виленец — один в поле и тот воин" „К высокому и светлому знай верный путь" Этими двумя девизами он выразил традиции и честь училища, сосредоточив в них смысл жизни солдата и офицера, к чему стремилось училище в воспитании юнкера. 6-го декабря 1912 года Высочайшим приказом полковник Адамович был произведен в Генерал-Майоры, 6-го декабря 1914 года по личному выбору Государя Императора назначен был Командиром Лейб Гвардии Кегсгольмскаго полка, сдав должность начальника училища Инспектору классов Ген. Штаба полковнику Анисимову. В 1915 году был назначен командиром 2-ой бригады 3- ей Гвардейской пехотной дивизии, которой прокомандовал короткий срок и осенью того же года назначен Генералом для поручений при военном министре по инспектированию школ прапорщиков. Его строгие смотры и проверки, в особенности 14-ти школ прапорщиков, комплектовавшихся исключительно мобилизованными студентами, сразу же дали результаты. Большинство начальников школ и курсовых офицеров были заменены офицерами лично ему известными. В момент революции Генерал Адамович находился на юге России. По прибытии в столицу он явился к Керенскому, бывшему в то время военным министром, и заявил ему, что свою службу считает в дальнейшем бесполезной и уходит в отставку. Он уехал в свое имение под городом Миргород в Полтавской губернии. С начала Белого Движения вступил в Добровольческую Армию. С новороссийской эвакуацией в феврале 1920 года покинул пределы России и направился в Югославию. 10-го марта 1920 года был назначен директором Русского Сводного Корпуса в г. Сараево. Генерал Адамович пользовался большим вниманием короля Александра, наградившего его Большим Крестом и Звездой Белого Орла. 22-го марта 1936 года незабвенный учитель, друг, истинный офицер и верный слуга Царю и Отечеству скончался, оставаясь до последнего дня жизни на активной службе Родине и Армии. Вся жизнь покойного является самоотверженным подвигом и неустанным призывом к „высокому светлому", указывая нам прямой и верный путь к этому свету. К нему ведут беззаветная любовь к Родине, самопожертвование, благородство, неподкупная честность, идейное служение делу а не лицам, непреклонная стойкость в борьбе за правду и в достижении заветных целей. Последнее выражено в его девизе: „Один в поле и тот воин". Жизнью своею он показал истинность этого девиза. На этом заканчиваю биографию ген. Адамовича и перехожу к личным воспоминаниям о нем, которые хочу озаглавить: АДАМ И ЕГО ДЕТИЩЕ Трудно говорить о Борисе Викторовиче ген. лейтенанте Адамовиче не затрагивая корпуса. Нельзя отделить одного от другого, ибо Адам, как мы его называли, жил и дышал корпусом, а корпус был весь пропитан Адамом. Об Адамовиче много уже написано и вероятно еще будет написано и сказано. Мне же хочется представить его таким, каким я его видел и хорошо знал, живя в корпусе почти безвыездно. Говорят, все пошло от Адама. В моем же случае моя сознательная жизнь началась благодаря нашему Адаму. Мы жили в Греции. Отец узнал о существовании корпуса и что директором его был ген. Адамович, который был начальником отца в Виленском училище. Вот почему Адам впоследствии меня иногда называл „внуком". Словом, связавшись с ним меня стали готовить к поступлению в корпус и к переезду в другую страну. Я был в восторге и прожужжал всем греческим мальчишкам уши о том, в какую школу я еду и что там буду носить форму. Вспоминаю теперь почему мне так хотелось ехать в корпус, оставить маму, папу, сестру, друзей, все знакомое и ехать в неизвестное. Правда, мы воспитывались дома в русском духе, и меня по всей вероятности просто тянуло к русскому. Настал наконец день, когда меня посадили, поручив кондуктору, на поезд и отправили в Белград к папиному сослуживцу, и с ним вместе мы поехали в Белую Церковь в корпус. Адамович нас принял, и меня сдержанно по военному приласкал, справившись, как здоровье папы; и сдавши вступительный экзамен я был принят во второй класс. Моя новая, полная интереса жизнь началась. Пережил я, как полагается всем новичкам, восторженные минуты получения обмундирования и первые шаги в кадетской форме. Восторгались мы не плохо пригнанными серыми брюками и широкими рубахами, а радовались мы подсознательно тому, что эта форма нас связывает во что-то общее, в одну семью и что мы всецело принадлежим ей, а малиновые погоны на плечах подчеркивали, что происходит что-то особенное, красивое и благородное. Попал я в совершенно иную обстановку. Не было слышно греческого языка и никто меня не азывал „Зорзи" (правда, мне пришили кличку „грек", но она как-то не задержалась долго). Странно было и приятно слышать всюду РУССКИЙ язык. Я был удивлен, когда мне сказали, что Гргуревич, который чудно уже говорил по-русски и знал лучше всех все слова на букву ять, в действительности серб. Вот Гргуревич и был продуктом деятельности Адама. Еще когда наш корпус был в Сараево, местное население относилось к кадетам вначале с осторожностью. Адам своим влиянием сумел внести дисциплину, подтянуть кадет так, что когда корпус, не блестяще обмундированный, ходил под оркестр или просто с песнями по городу, местные жители кричали „Живели брачо руси". Адам сумел завоевать к себе и корпусу полное уважение и симпатию, дошедшую до забрасывания каждого строя цветами. А когда корпус должен был покинуть Сараево, то буквально весь город трогательно провожал своих кадет. Так изменить отношение бывших австрийских граждан к русскому корпусу ген. Адамович смог потому, что и раньше, еще в России, приобрел богатый опыт. Привожу опять выписку из вышеупомянутой статьи: Русские в Вильно, как вообще в Польше и Литве, чувствовали себя на положении родственников, а не хозяевами положения. Польское общество нехорошо относилось к русской армии. Офицеров не приглашали в свою среду, а о юнкерах и говорить не приходится. Но благодаря одному человеку — полковнику Адамовичу — положение начало меняться. По воскресеньям или в празничные дни начальник училища брал с собой юнкеров старшего курса, и верхом они направлялись к какому-нибудь помещику, иногда за несколько десятков верст, где уже ожидали юнкеров и до вечера весело проводили время под наблюдением начальника. Эти поездки очень сближали нас с польским обществом, которое знакомилось с русским военным миром. Юнкеров стали приглашать. Гражданское общество оказывало открытое уважение и восхищение молодому, воспитанному и энергичному полковнику и его юнкерам. В гарнизоне и в обществе училище твердо и заслуженно заняло подобающее для себя положение". В Сараево же, познакомившись ближе с директором и с корпусом, многие семьи стали принимать кадет и даже отдавать своих детей в корпус. Говорят, что впоследствии чуть ли не каждый десятый кадет был местный серб. Военные же власти относились к генералу с большим уважением и ценили его работу. После участия кадет в королевском параде генерал Адамович получил орден Белого Орла на шею. Награждая его, король Александр сказал: "Ваши кадеты были украшением моего парада". Это еще больше усилило уважение к нему сербов и открыло широко двери помощи корпусу, о чем он и заботился. Только Адам смог себя так высоко поставить. Его мы видели иногда, но присутствие его чувствовалось всегда. Когда Адам выходил из своего кабинета, это был действительно „выход". Кто не помнит в старших классах в первой роте во время вечерних занятий — в полной тишине вдруг раздавались равномерные шаги с малиновым звоном шпор идущего вдоль длинного коридора генерала. Сердце слегка замирало. Все в классах еще больше притихали и надеялись, что пронесет нелегкая. Так его себе и представляю. Чуть чуть сгорбленным в хорошо сшитом мундире с генеральскими погонами, на которых блестел вензель К.К. Брюки гапифэ и черные краги поверх черных ботинок со шпорами. Краги он вероятно стал носить после того, как его сердце ослабело. Адам был всегда подтянутым и очень аккуратным и вероятно поэтому не переносил расхлябанных кадет. Адам умел внушать трепет. Я помню, накануне корпусного праздника, как мы старались изо всех сил аккуратно маршировать на репетиции церемониального марша. И он все заставлял маршировку повторять. Зато на самом параде при королевском представителе все проходило щегольски и без задержки. И конечно, оставалось незабываемое впечатление у присутствующих и у нас. Мы часто приписываем наши строевые успехи кадетской дисциплине и лихости. Будто бы иначе и не могло быть. Однако, мне кажется, без этой возвышенной, торжественной строгой атмосферы, которую Адам создавал, все краски и чувства были бы бледны. Я лично после Адама таких острых чувств на парадах не ощущал. Познакомившись по приезде в корпус с его внутренним укладом, я почувствовал, что корпусной период моей жизни будет самым значительным и это очень ценил. С младших классов тратил свои карманные деньги на корпусные фотографии, будучи уверенным, что в будущем они помогут с удовольствием и любовью вспоминать дорогое нашему сердцу время. У меня к счастью сохранилась порядочная коллекция. Перелистываю альбом, сделанный еще в нашей переплетной мастерской, одна из фотографий — наш главный зал. Предпоследняя арка заставлена досками, на которых во всю ширину зала великолепно написан крымским кадетам Е. Прудковым Кремль с мостом через Москва-реку, вид которого переносил нас в Россию и, делая зал русским, вселял в душу грусть и тоску по Родине. За разборной кремлевской стенкой был церковный иконостас, созданный крымцами в память Свв. Равноапостольных царей Константина и Елены с иконой над кремлем. По обе стороны иконы церковно-славянской вязью написано: „Не в силе Бог, а в правде". На других арках глубже в зале надписи: „Только та страна и сильна которая свято чтит заветы РОДНОЙ старины". Затем идет девиз „Храбрым бессмертие" с двумя еоргиевскими крестами по бокам. Следующим идет девиз со энаками виленского училища „Один в поле, и тот воин". Этими же словами оканчивались заветы виленцев, написанные Б. В. Адамовичем: „К высокому знай верный путь Иди прямой дорогой к свету Как рыцарь безупречен будь И верен данному обету. В дни юности и дни седин Будь Родины своей достоин И твердо помни, что один И тот на ратном поле воин". Дальше на арке той же вязью написано „Жизнь Родине — честь никому", и по краям императорские двухглавые орлы. На ближайшей же арке у входа в зал мы читаем „Рассеяны, но не расторгнуты" с белыми удлиненными крестами того же Кексгольмского полка. Красивый девиз „Помните, чье имя носите" возвышался над главной лестницей. Это не простой перечень девизов и изречений — это красочный перечень основ, на которых базировалось наше воспитание. По левую сторону виден портрет во весь рост Императора, под которым была доска с манифестом об отречении от престола. Дальше такой же портрет В.К. Николая Николаевича с его последним обращением. Между ними король Александр в форме пажеского корпуса. Напротив во весь его огромный рост — генерал Врангель — основатель Крымского корпуса. Много других портретов смотрели на нас и следили за нами при каждом нашем посещении зала: будь то церковная служба, традиционный ли парад, лекция приехавшего профессора, концерт, траурное грустное собрание или веселый бал на корпусной праздник. Вот в том же зале под кремлем стол, за которым сидело жюри из воспитателей и преподавателей. Справа выстроены первая и вторая роты, а слева — третья. Проводится установленное Адамом ежегодное состязание в пении. Каждый класс должен был. приготовиться спеть хором четыре песни. Пели за закрытым занавесом. Комиссия выбирала лучших из старших, который получал двухглавого орла с миноносца Могучий, а лучшему из младших статуэтку стрелка, называемого „Сережей Бухвостовым" в честь первого русского петровского солдата. Мне кажется, что была некоторая тенденция или традиция восьмому классу получать этот приз. Но не это важно, важно то, что на состязании мы прослушивали 32 песни, в большинстве разные и, конечно, в разном и иногда изумительном исполнении. Благодаря этим состязаниям создавался богатый репертуар народных и военных песен, приобщавших нас к русской культуре. Это было одно из достояний, которое нам оставил ген. Адамович. В другом конце зала была устроена сцена. Стена вокруг сцены была расписана в Билибинском духе. На сцене ставилось много пьес из разного русского репертуара, подготовленного Константиновским литературно-художественным кружком. Мы с вами наскоро просмотрели только зал. А музей с нашими знаменами и военными реликвиями, а столовые, а ротные коридоры. Во всем виден был отпечаток нашего директора. Не буду повторять детали о разных кружках, которые так хорошо описаны в памятке. Хочу только отметить духовой оркестр, который был украшением всех наших торжеств, не говоря о том, что знакомил нас с русской музыкой. Я попал в корпус в хорошее мирное время. Мне не пришлось пережить всей горести потери родного корпуса, пережитой крымцами. Не было смутных и бурных времен при соединении разных корпусов, не знал переселения в другие здания и, наконец, не был эвакуирован. Я попал в корпус в тридцатом году. Только по рассказам узнал о тяжелом переходе соединения корпусов в предыдущие года. Жизнь в корпусе текла и развивалась спокойно и нормально. Я думаю, что все мероприятия Адама, чтобы наладить жизнь, увенчались успехом. Знаю, что Адама многие не любили за то, что он часто принимал резкие меры, но этим он вероятно избегал повторения нежелательных случаев. Адам мог быть резким и в обращении. Со мной был случай, когда во время рождественских каникул я должен был ехать в Белград ночью. Я спокойно лег спать, зная, что дежурный офицер меня разбудит. Меня разбудили, но только чтобы сказать, что дежурный офицер проспал! Утром же, увидев меня в строю, Адам узнал, что случилось и неожиданно для меня меня же и выругал. „Как ты можешь спать как чурбан, зная, что тебе нужно ехать". Адам любил ставить не вполне ясные вопросы и испытывать догадливость, смышленность и находчивость кадета, что часто приводило к замешательству и смущению. Я одно время заведывал граммофоном с большим набором народных и классических пластинок. Как-то вечером после занятий мы собрались послушать музыку. Адам мне говорит: „Поставь нашу лучшую пластинку"; в замешательстве я решил выйти из положения и поставил симфонический оркестр, исполняющий фугу Баха. Прослушав терпеливо, он сказал, что конечно вещь очень хорошая, но есть еще лучше. А это романс „Вы просите песен — их нет у меня". Вот, пожалуйста, знай да ведай. Сам же он был очень находчивым. Я оставался на лето в корпусе и в последние года был один. Работал в столярке, чинил парты. Адам меня иногда брал на прогулку на извозчике по Белой Церкви с заездом к Могошу на пирожное. Раз какой-то господин радостно замахал с тротуара и крикнул: „Ваше превосходительство". Адам любезно пригласил его сесть в экипаж и долго вел с ним разговор, расспрашивая его о семье, детях, работе и т.д. Разговор был очень живой и господин видно был доволен встречей. Наконец он поблагодарив попрощался и ушел, а Адам мне говорит „Ты знаешь, я не имею понятия, кто этот господин". Когда летом оставалось десяток кадет, нанимали помещение на речке Нере на „мельнице" и как-то решили для перевозки продуктов купить осла. Послали старшего кадета и меня в деревню искать осла. Мы его нашли и купили почему-то на вес. Пригласили нас в „кафану" справить сделку и угощали каким-то сладким ликером, который я с удовольствием пил. Только когда надо было встать я почувствовал легкое затруднение. Так я впервые познакомился с действием алкоголя. Осла Адам назвал как полагается Ходей. По началу мы решили не обременять очень Ходю и садиться только на круп. Но я должен признаться, что потом частенько, ехав пустым, гарцевал на нем и даже скакал во всю прыть. Одно только было неприятно: когда Ходе надоедало это дело, он круто сворачивал в высокую в цвету кукурузу и покрывал меня желтой пыльцей. Между прочим, впоследсвии Ходя произвел на свет осленка, будучи ослицей. Как-то я в реке нашел кем-то давно брошенный наган. Показав Адаму, я с усердием чистил его. Адам посоветовал керосин, который действительно помог. В конце концов наган заблистал как новенький и... Адам у меня его, конечно, отобрал. Директор заботился об улучшении условий жизни кадет, об обмундировании и питании. Например, сшили первой роте Его Высочества красивые подтянутые черные шинели. Когда кадеты первый раз одели эти шинели, выстроились и выровняли носки почищенных ботинок по начерченный карандашом линии, незаметной со стороны, скомандовали „равнение налево". Вышел Адам в сопровождении ротного командира и воспитателей и встал гордо перед строем. В это время корпусной фотограф снял строй. Карточка оставляет сильное впечатление. Адам беспокоился тоже о пропитании кадет и с помощью персонала старался разнообразить нашу суровую кухню. Держал свиней за корпусом и одно время разводили гусей. Их выгоняли на поле пастись. Живописно было их возвращение вечером домой, когда ои свой последний этап пролетали густой белой стаей. Как-то привезли огромного сома. Адам иногда спрашивал у кадет их мнение о еде. Владыка Антоний, узнав, что я буду писать о генерале Адамовиче, просил упомянуть следующий случай. Директор как-то спросил у кадета „когда ты больше всего голоден7' „Так что Ваше превосходительство, после обеда" — был ответ. Конечно, в этом возрасте были готовы есть в любое время, но в общем питание было достаточным и все были в хорошем физическом состоянии. В 36-ом году здоровье генерала ухудшилось. На него очень сильно повлияла потеря нашего защитника короля Александра, а защищаться надо было. Державная комиссия все урезывала средства и стремилась превратить корпус в реальное училище. Все это сильно пошатнуло его здоровье. Начались сердечные припадки. Полковник Барышев организовал группу в 6 человек „братьев милосердия", которые у него дежурили. Когда ему было плохо, он никогда не вспоминал своих родных, а у него был брат в Париже. Он только говорил о кадетах. Генерал Адамович никогда не расспрашивал о других кадетах и их проступках. Доносы и ябедничество считал немыслимыми и несовместимыми с достоинством кадета. Горько было на душе, когда его отправили в русский госпиталь в Панчево. Без него корпус как-то опустел и все стало не то. Ездили несколько раз навещать, но надежды на выздоровление не было. Его перевели в Сараево в военную больницу и 22-го марта пришла грустная весть, что Адам наш скончался. Он до последнего думал о своих кадетах. Передо мной снимок клочка бумаги. В стороне кем-то помечено — „ночью в полузабытьи" неуверенным тонким почерком косо написано последнее четверостишие Б. В. Адамовича. Где то Вы? Где то? Где Вы родные детишки Где то Вы? Где то Вы милые детки Где то Вы? Где то? Где то Вы мои шалунишки Где то Вы где? Где дорогие кадетки Так ушел от нас человек, до конца преданный своему долгу и любимому делу. Вот, из-за такого директора и его сотрудников, которые самопожертвованно насаждали в нас русскую культуру, передавали нам военные традиции, укрепляли любовь к родине и ко всему русскому, приобщали к вере и к Богу, развивали товарищество и учили благородству, и еще из-за кадетских традиций, которые способствовали дисциплине и поощряли товарищество. Вот из-за всего этого еще сейчас после промелькнувших пятидесяти лет в нас лродолжает жить русская душа и мы все еще с любовью собираемся, отмечаем кончину нашего Адама и справляем вот уже десятый юбилейный съезд под им же начертанным на стене корпуса лозунгом «Рассеяны, но не расторгнуты". Г. Левчук После доклада Г. Левчука, А. Боголюбов прочел воспоминания о ген. Адамовиче, присланные А. Слезкиным (печатается с сокращениями):
Vadimus : ГЕНЕРАЛ Б. В. АДАМОВИЧ (продолжение). А. Слезкин - О ген. Адамовиче О ген. Адамовиче можно сказать много, но я ограничусь только , личными воспоминаниями. Есть высшие начальники, кажущиеся чем-то далеким и недоступным. „Грозой", на которую с тревогой взираешь и хочешь, чтобы она прошла мимо. Ген. Адамович не был случайной грозой, он был всюду и всегда около нас и жил заботами о нас и нашими интересами. Бывало сидишь на ночном дежурстве в коридоре роты и вдруг в два-три часа ночи слышен звон его шпор на лестнице. После рапорта спросит, что читаешь, обойдет спальни и, хотя держит себя по-военному строго, чувствуешь, что это кто-то свой, родной. Некоторые ставили ему в вину, что он слишком вмешивался в нашу кадетскую жизнь, даже в наши традиции, но это благоприятно повлияло, когда Корпус, состоявший из кадет Киевского, Одесского, Полоцкого и других Корпусов, слился в одну дружную семью — Русского Корпуса. Ген. Адамович часто собирал нас для бесед на разнообразные темы, всегда развивавшие в нас чувство любви к России и ее истории, к Императорской армии и „ко всему высокому и светлому". Говорил он и об искусстве, поэзии и музыке, создал Константиновский Литературный Кружок. Была у нас, кроме ротных библиотек, читальная комната с играми, журналами, газетами из разных стран (Нива, Перезвоны, Колокол и др.). Директор давал нам вырезки особенно интересных статей для стенной газеты. Помню статьи о геройском поступке Б. Коверды и процессе над ним. Генерал водил нас на военные прогулки в горы на форт, где мы упражнялись в полевом учении. Остававшихся на летние каникулы в Корпусе кадет он возил на море или в окрестности Сараева, возмещая им этим отсутствие своих семей. Так протекали счастливые годы корпуса в Сараеве. В 1929 году славный Крымский Корпус прекратил свое существование. Его кадеты и персонал влились в Донской и Русский Корпуса. „Сараевцы" же лишились своего насиженного гнезда. Питомцы Адамовича оказались в чужом гнезде, но с правами хозяев. Это поистине жестокая судьба обоих корпусов не могла не вызвать ряда конфликтов, в которых самая неблагодарная роль была директора. Он видел, что налаженная, гармоническая жизнь корпуса пошатнулась и старался удержать ее в установленных рамках. Крымцы, в свою очередь, тяжело переносили наше невольное вторжение в их жизнь. Надо было начинать все сначала. В заключение приведу слова одного из последних его писем: „Что значит для меня конец Корпуса — мое детище — ему и моему директорству исполняется 15 лет... Утешаюсь одним: я отслужил России последнюю службу, продлив ее отпрыск на 15 лет. Жаль корпуса. Он в блестящем состоянии. Я не думал, что он будет так прекрасен ко времени моей смерти. Жизнь с кадетами ныне такая же па постная. как с виленцами, теперь когда я уверен в их отношении ко мне" (А. Слезкин) А. Мальчевский, не присутствовавший на съезде, прислал свой доклад. Желая избежать повторений, приводим и его в сокращенном виде. ДОКЛАД МАЛЬЧЕВСКОГО Генерал-Лейтенант Борис Викторович Адамович 22-го марта 1936 года в городе Сараеве скончался генерал-лейтенант Борис Викторович Адамович. Похороны прошли с полагающимися его чину почестями, оказанными военными югославскими властями при большом количестве представителей административной власти и местного населения. Директор был похоронен на Кадетском Кладбище, о котором он в бытность Корпуса в Сараеве непрестанно заботился и где заранее указал место своего захоронения. На общем памятнике Кадетского Кладбища были выгравированы строки его стихов, посвященные скончавшимся воспитанникам Корпуса: „Листки отлетевшие, весной чуть пригретые. Мечты недозревшие и песни неспетые". Присутствовавший на похоронах представитель кадетского корпуса полковник Петр Владимирович Барышев в прощальном слове подчеркнул, что покойник никогда не изменял своему девизу „к Высокому и Светлому знай верный путь". По этому пути он вел за собой и своих воспитанников, внедряя безграничную любовь к родине, стойкость в борьбе за правду, неподкупность, самопожертвование в достижении поставленной цели. По сведениям, полученным от его брата, известного русского писателя и критика, род Адамовичей вел свое начало от польской шляхты. По словам самого Бориса Викторовича он усомнился в зтом после случайного ознакомления в боснийском городке Яйце, куда он вместе с остававшимися на каникулах кадетами совершил экскурсию и где в одном из зданий, когда-то принадлежавших боснийскому правителю, увидел свой родовой герб, который как было сказано принадлежал князю Адамовичу (с ударением на втором слоге). Таким образом он предполагал, что род его корнями уходит на Балканы. Для более правильной оценки деятельности ген. Адамовича я должен обратиться к „ОТЦУ КАДЕТ" В. К. Константину Константиновичу, который обладал чуткой душой и редкой способностью узнавать людей, отличать, ценить и воздавать им по заслугам. Неудивительно, что В. К., ознакомившись со взглядами тогда еще молодого полковника, оценил его и, выбирая себе помощника, а в будущем может быть и своего заместителя, остановил свой выбор на командире батальона Киевскаго Пехотного училища полковнике Адамовиче. В обход правил, по которым должность начальника Военного Училища пополнялась штаб-офицерами (в чине полковника) Генерального Штаба — Высочайшим Приказом от 9-го августа 1909 года начальником Виленского пехотного Военного Училища был назначен полковник Адамович, который не имел академического образования. Как значилось в приказе — „В воздаяние его заслуг в Киевском Военном Пехотном Училище". Предположительно, что кроме военного искусства, преданности родине и трону, тогдашнего полковника Адамовича и Великого Князя роднили еще и поэтическое дарование Бориса Викторовича, прекрасное знание русской истории и литературы и любовь к драматическому искусству. Он как никто сумел воссоединить в одно целое себя и своих воспитанников- юнкеров в проявлении любви к отечеству, трону, военному искусству и любви к военной старине. При совсем других сложившихся условиях в зарубежьи, будучи директором Кадетского Корпуса в Сараеве, он также старался проводить многие полезные реформы и также создать из него образцовое учебное заведение. Надо сказать, что в самом начале пребывания нашего Корпуса в ШЕХЕРЕ (так местные жители называют Сараево) не было заметно особенной любви к новоприбывшим „сиромахам" (беднякам) русским. Однако принятые им меры, как и поведение самих кадет в отпускные дни в городе вскоре резко переменили отношение населения к Корпусу, равно и к самому генералу Адамовичу, успевшему своей личностью высоко поднять авторитет русского императорского офицера, не только в югославских военных кругах, но и у самих горожан. И я думаю, что не ошибусь, если скажу, что сама его личность как бы стала неотъемлимой фигурой в Сараеве. Как доказательство может послужить случай предполагаемого перевода Корпуса в Белую Церковь для воссоединения с Крымским. Когда „где-то там" решалась судьба наших Корпусов и предполагался переезд Корпуса из Сараева в городе составлялись подписные листы населения с просьбой и далее оставить Корпус в их ШЕХЕРЕ, как образцовое среднее учебное заведение, с которым население не только сжилось, но даже относится к нему с большой симпатией. Об этом также апеллировала и местная администрация. К сожалению вопрос о переезде Корпуса был уже решен и изменить что-либо было уже невозможно. В первые годы все три роты нашего корпуса были одеты весьма разнообразно. Единственно что было общим — это английские солдатские гетры и летом белые выходные рубашки по праздникам с малиновыми погонами. Повседневно у нас были нашиты погоны из того же материала, из чего было сделано наше обмундирование, заменявшее нам рубахи. Гл. образом это были французские солдатские куртки какого-то неопределенного бурого цвета с рыжими разводами. Союзники щедро снабжали нас своим ненужным хламом по нашей народной поговорке: „На Тебе Боже, что мне не гоже". Так рассчитывались французы за присвоенный ими в Бизерте наш военно-морской флот. Генерал Адамович, помимо воспитания и забот о своих питомцах, сумел высоко поднять имя русского императорского офицера и Кадетского Корпуса как в высших военных и административных кругах, так и у местного населения. Его труды были признаны Королем Витязем Александром Первым. И ему, редко как кому из наших высших офицеров, был разрешен свободный вход в Королевский Дворец. Должен подчеркнуть то, что до конца своей жизни Король каждой весной отпускал Корпусу из собственных средств значительную сумму на экипировку заканчивающих в корпусе свое образование. Заботы Генерала Адамовича о снабжении кадет переходящих на положение студентов были изумительны. Рассылались письма тем лицам и туда откуда можно было надеяться на отклик. Кроме этого, по его указаниям и трудам, шло подготовление к так называемому выпускному балу, который всегда проходил в прекрасном местном офицерском собрании. Этот бал афишировался за долго до его начала художественно разрисованными программами, вывешенными в витринах лучших магазинов Сараева в центре города. Билеты продавались заранее. Отзывы были всегда превосходные и эти балы надолго оставались в памяти „Сарайлий". Что это так, могу подтвердить лично из встреч со многими местными жителями после нескольких лет по отъезде корпуса из Сараева. Подполковник Шаблыко — один из воспитанников Виленского Училища, посвещая свои строки скончавшемуся ген. Адамовичу, высказывает переживаемую боль потери и называет его единственным, незаменимым в педагогической и воспитательной деятельности молодежи. Эту деятельность он считает его родной стихией, подчеркивая, что академического образования у него не было. „Всесторонним развитием, прекрасным владением речью он умел сухим и скучным лекциям вливать в юношеские души живые струи". Главной его заботой было вывести на тяжелый путь служения родине смелого, дисциплинированного и честного человека перед которым предстояла трудная, но завидная карьера русского офицера. Заканчивая свою статью, хочу высказать мое личное мнение о ген. Адамовиче как педагоге, на котором не настаиваю, не являясь для этого достаточно компетентным. Предполагаю, что генерал Адамович привыкши в Училище воспитывать и работать с уже зрелыми молодыми людьми на пороге их производства в офицеры, забывал в Зарубежьи, что теперь он имел дело с детьми, отроками или недозревшими еще юношами. К тому же эти юнцы уже пережили ряд тяжелых дней на родине, воспринявши много отрицательного в годы революции так отличавшиеся от нормальной жизни мирного времени. Насколько мне известно у него своих детей не было. Особенно малыши, которые так нуждались в отцовской ласке получить ее от него не могли и генерал Адамович для них выглядел „Букой" и таким у некоторых оставался на все время пребывания их в Корпусе. Я это мог бы поставить ему не в вину, а как недочет в его воспитательских методах. Привожу выдержки из обращения полковника Шайдицкого к кадетам Зарубежья, воспитанникам генерала Адамовича. Он утверждает, что некоторые кадеты дают несправедливую характеристику своему директору, осуждая методы его воспитания. Оправдывая генерала Адамовича он ссылается на непривычные для него условия учения и воспитания детей вне Родины. Главные свои силы директор почти полностью тратил на борьбу за дальнейшее существование Корпуса, что являлось ни чем другим как заботой о благополучии детей и юношей не только во времена пребывания в Корпусе, но и в будущем, изыскивая пути для обеспечения этого. В последнем письме Ген. Адамовича полковнику Шайдицкому, датированного 19авг. 1935 г., т.е. за полгода до его смерти есть такие строки: „Но все это — агония жизни и службы. Со дня на день можно ожидать „признания" и тогда.... можно ли будет уже не сражаться, а думать о сохранении Корпуса...." И заканчивает словами: „Суждена мне лишь посмертная награда: Когда-то на Родине признают ей верность за рубежом до последнего издыхания." Преклоняясь перед его заслугами я заканчиваю свою статью. Алексей Мальчевский
Vadimus : ГЕНЕРАЛ Б. В. АДАМОВИЧ В. МАНТУЛИН На фотографии Владимирова В.В. и старший кадет Мантулин В.Н. (На Съезде Российских кадет в Вашингтоне, США - сентябрь 2008). Разбирая заслуги ген. Адамовича, мы уделяем ему столько внимания не потому, что он был достойным представителем великой Империи, что он показал нам пример беззаветной преданности России и Престолу, что он посвятил свою жизнь воспитанию кадет, что он умел подобрать педагогический персонал, что он был ярким представителем военной интеллигенции, что он был глубоко культурным человеком, был в меру суров, в меру сентиментален, что он старался вести корпус в духе моральной чистоты и целомудрия, что он увлекал за собою ввысь к культурным и художественным высотам, что он был поэтом и пробуждал в нас чувства добрые, что он был вдохновенным оратором и блестящим писателем, чей стиль оживлял даже казенные приказы, что он умел вводить в кадетскую жизнь подлинную красоту и через строевую выправку, хоровое пение и корпусные праздники и через тишину лазарета. Нет, помимо всех этих добродетелей и заслуг ген. Адамович обладал одним замечательным качеством, которое как и тогда, так и в нашем современном положении является доминирующим и которое мы, его наследники, к сожалению утратили. Генерал был организатором, созидателем и пионером. На посту директора он был дипломатом, калитой, экономом, просителем и ходатаем при королевском дворе, при Державной Комиссии, в министерстве просвещения, у Военного Агента и в широких слоях общественности. Он понимал, что корпуса в опасности. Их ликвидируют и скоро останется только один Корпус. Он направил все свои силы на сохранение Кадетского корпуса т.к. он прекрасно понимал, что наше будущее заключается в правильном воспитании детей. Он понимал, что все эмигрантские Учреждения погибнут, если не будет смены и этой фабрикации душ. Защищая этот питомник, ген. Адамович погиб. Поэтому коммунисты с такой яростью разорили его могилу, чтобы не было следа на югославской земле о создателе этого питомника. Однако, эти развороченные глыбы лежат у нас на сердце сильнее всех роскошных мавзолеев. Одно можно сказать с уверенностью, если бы ген. Адамович жил во время 2-й мировой войны, то в сентябре 1945 года Корпус был бы восстановлен. С укором смотрит он на нас, что не донесли мы этот светоч правды и добра. Вот в этом заслуга ген. Адамовича." Директор Корпуса Генерал-Лейтенант Б. Адамович ШЕСТЬДЕСЯТ СЕМЬ МОИХ ЗАВЕТОВ КАДЕТАМ ПЕРВОГО РУССКОГО ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КОНСТАНТИНА КОНСТАНТИНОВИЧА КАДЕТСКОГО КОРПУСА I. САМОЕ ГЛАВНОЕ * 1. Быть верными старой России и относиться уважительно к её прошлому. * 2. Быть верными Югославии. * 3. Уважать религии. * 4. Уважать русские старые обычаи. * 5. Охранять нашу национальность. * 6. Помнить, чьё мы имя носим (России, Святого Благоверного и Великого Князя Александра Невского и Шефа корпуса). * 7. Сохранять русский воинский строй и выправку. * 8. Подчиняться не рабами, а доброй волей. II. ОТНОШЕНИЕ К КОРПУСУ * 9. Любить Корпус, как любят старые кадеты. * 10. Не грязнить гнездо и будущие воспоминания о своём детстве, отрочестве и юности. * 11. Оберегать дом Корпуса и всё в нём. * 12. Соблюдать в Корпусе гостеприимство к старым кадетам. * 13. Не набрасывать тень на кадет своим поведением вне Корпуса. * 14. Соблюдать форменность кадетской одежды. III ОБЛИК КАДЕТА * 15. Быть бодрым. * 16. Закалять свою волю. * 17. «Терпеть безропотно лишенья» («К. Р.»). * 18. Быть везде и всегда «с поднятым забралом». * 19. Смотреть людям в глаза. (Лк. Х1-34). «Как утра блеск, твоё сияет око» («К.Р.»). * 20. Быть честным во всём. * 21. Помнить, что честен в великом лишь честный в малом. (Лк. XVI-10). * 22. Не обманывать. * 23. Не лгать. * 24. Не хвастать (1н. УШ-54). * 25. Не хамствовать (Сим, Хам и Иафет). * 26. Не быть грубым. * 27. Быть приличным. * 28. Не сквернословить. * 29. Не опускаться. * 30. Быть чистоплотным («Чистота - лучшая красота»). * 31. Держаться скромно. * 32. Соблюдать трезвость. * 33. Знать свои недостатки. * 34. Не оправдываться ни тем, что «все по-волчьи воют», ни тем, что «один в поле не воин». * 35. Быть, а не казаться. * 36. Быть благодарным. (Благодарность - «первый взнос в уплату долга» и - «шестое чувство человека»). IV ВЗАИМООТНОШЕНИЯ * 37. Помогать Товарищам. * 38. Не завидовать. * 39. Поддерживать выдающихся. * 40. Не нарушать прав собственности. * 41. Делиться. * 42. Не делать бесчестного ни ради Товарищества. * 43. Не подводить Товарищей под ответ за свои поступки. * 44. Не преклонять служебный долг пред долгом Товарищества. * 45. Почитать требующего по долгу службы. * 46. Не оскорблять. * 47. Помнить: оскорбление Товарища оскорбляет Товарищество. * 48. Поддерживать взаимную уважительность. * 49. Младшим не драться, старшим не расправляться насилием. * 50. Уважать молящегося. * 51. Охранять младших кадет, как братьев. * 52. Если загрязнился, не грязнить чистых (Мф. ХУП1-6; Лк. XVII-1, 2). * 53. Не соблазнять «малых сих» (Мф. ХУ1П-6; Лк. XVII-1, 2). * 54. Не дружить во вред Товариществу. * 55. Не образовывать партий (Мф. ХП-25). * 56. Поссорившись, думать о мире. * 57. Не доносить и не сплетничать. * 58. Выдавать через старших: антинационалистов, развратников, развращающих, хулящих Корпус (Мф. ХП-31; Мрк. 111-29) и воров. ИЗ ПРАВИЛ ОБЩЕЖИТИЯ * 59. Не лишать Товарищей удобств общежития. * 60. Стеснять себя, чтобы не стеснять Товарищей. * 61. Не бояться быть вежливым. * 62. Уважать чужое горе, печаль, радость и веселье, отдых, сон, труд и покой. * 63. Не выдавать грубостью и руганью своей йенаходчивости и ограниченности. * 64. Не барствовать перед прислугой. * 65. Не брать пищи до раздачи. * 66. Соблюдать за едой приличие. * 67. Не проявлять и не высказывать брезгливости. День Праздника Роты Его Высочества. 1934г. Директор Донского Кадетского Корпуса Генерал-лейтенант Б. В. Адамович ДВЕ РЕЧИ ДИРЕКТОРА РУССКОГО КОРПУСА Речь, сказанная перед всенощной, накануне перваго праздника корпуса в 1921 году Многие спрашивали меня: почему наш праздник установлен 23 ноября (по старому стилю). Я решил дать ответ на этот вопрос перед всем корпусом, накануне праздника, чтобы все слышали мой ответ и крепко запомнили. Ответ на этот вопрос должен знать каждый кадет и каждый служащий в корпусе. Я отвечаю: так Богу было угодно. Вы знаете как, год и два тому назад, Вы были охвачены внутренней враждой и раздором. Вы помните, как год тому назад, в начале ноября, эти раздоры поставили перед нами грозный вопрос: быть или не быть Русскому кадетскому корпусу. Вы помните мои беседы о Товариществе, которыми я с этого места ответил на Ваши раздоры. У меня в кабинете есть картинка, подаренная мне одним поло- чанином. На ней изображена русская тройка, коренник под дугой с надписью «Товарищество», а внизу моею рукой помечено: «Память 23 ноября 1920 года». Это был день, в который мне стало известно, что Вы решили покончить с раздорами; это был день, в который я уверовал в разумность работы моей и моих сотрудников и в то, что Русский корпус не развалится. 23 ноября 1920 года - это был день памяти Св. Благовернаго Князя Александра Невскаго, родившагося в 1220 году, день памяти его 700-летия. Не для того ли, чтобы не забыли на чужбине русские люди 700- летия своего Благовернаго Князя, послал он нам в этот день свою милость. Так вот почему, когда мне предложили решить: в честь какого Святого освятить нашу церковь и на какой день установить наш праздник, я избрал 23 ноября - день памяти Св. Благовернаго Князя Александра Невскаго. Я избрал этот день, как праздник Товарищества, с верой в помощь Александра Невскаго и с надеждой, что из году в год оно будет крепнуть в Русском кадетском корпусе и утверждать его право на существование. Вера не обманывает никогда. Не обманули меня и надежды. Буря стихает или затихла. Вещие добрые признаки расцвета Товарищества предварили наш праздник. Знаем, что братским Товариществом охвачены наши кадеты - студенты; знаем, что все Вы, охваченные благородным Товарищеским порывом, сами полуголодные, отказались от улучшенной пищи и послали помощь кадетам - студентам, не разбираясь, пойдет ли она Киевлянам, Одесситам или Полочанам; а десять дней назад Бог послал мне быть свидетелем тому, как, в тягостной обстановке, Одесситы и Полочане пошли на помощь Киевлянам, встревоженные за их участь. Да будет же этот день, из году в год, днем прославления наших заповедей Товарищества. Сегодня, в канун нашего праздника, по старой традиции Русской Армии, мы помянем тех, кто ближе и дороже всех нашей Товарищеской семье, и помолимся: об упокоении душ Основателей наших корпусов Императоров Николая I и Николая II, о Шефе Киевскаго корпуса Великом Князе Владимире Александровиче, Одесскаго корпуса Великом Князе Константине Константиновиче, об Авгутейшем Полочанине Князе Олеге Константиновиче, о покоящемся в Александро-Невской Лавре Генералиссимусе Князе А. В. Суворове, о тех, кого поминаете Вы в Ваших вечерних и утренних молитвах. По старому завету, начнем наши молитвы поминальной песней Дворян и Константиновцев «Братья, все в одно моленье...» Кадеты, сегодня вы пропоете эту песню перед новой запрестольной иконой: когда батюшка откроет завесу Царских врат, Вы увидите перед собой спасенное кадетами полотнище знамени Симбирскаго кадетскаго корпуса с ликом Спаса Нерукотворнаго. Так пойте же вновь перед кадетским знаменем старую песню Дворян. Речь, сказанная перед литургией, в день перваго праздника Корпуса в 1921 году Многие спрашивали меня: почему наш праздник установлен в честь Св. Великаго Князя Александра Невскаго. Я решил дать ответ на этот вопрос перед всем корпусом в день праздника, чтобы все слышали мой ответ и крепко запомнили. Ответ на этот вопрос должен знать каждый кадет и каждый служащий в корпусе. Я продолжаю. Семь веков назад, на заре объединения Русской земли, попавшей под иго татар и теснимой немцами и шведами, на севере Руси загремела слава молодого и прекраснаго Новгородскаго удельнаго Князя Александра. С малой дружиной, с девизом «Не в силе Бог, а в правде», 20-летний Князь одержал 15 июля 1240 года, в день Св. Владимира, блестящую победу над шведами в устьях Невы; за ту победу он получил прозвание «Невскаго»; той победой он нанес первый удар в стену Европы, чтобы прорубить в ней окно и сделать Россию Великой Державой. Недаром пять веков спустя другой исполин Русской земли, Царь Петр Алексеевич, одержал победу над шведами на той же Неве и заложил на ней свою столицу, перенес в Петербург из Владимира мощи Св. Благовернаго Князя Александра Невскаго и основал в его честь Александро-Невскую Лавру. Недаром, закончив Великую Северную войну, прорубившую окно в Европу и сделавшую Россию Великой Державой, Царь Петр заключил Ништадтский мир 30 августа 1721 года, в день перенесения в Петербург мощей Александра Невскаго. С тех пор прошло два века. Императорский период Русской истории прервался. Россия поругана, унижена, оскорблена, раздроблена, обессилена и вычеркнута из списка Великих Держав. Задача Вашего поколения восстановить ея былую силу и славу и вернуть ей Великодержавность. С кем же, как не со Св. и Благоверным Князем Александром Невским, идти Вам для совершения этого подвига? Когда во Владимир, где впоследствии Князь Александр Невский был Великим Князем, дошла весть о его кончине, Митрополит Кирилл сказал народу: «Зашло солнце земли Русской», - и народ ответил воплем: «Погибаем мы». Не повторяйте этих слов отчаяния, но, со словами Князя Александра Невскаго «Не в силе Бог, а в правде» и под Святым покровом Его, собирайся в жизнь, моя малая кадетская дружина, молись и добивайся, чтобы снова взошло великое солнце Русской земли. Генерал лейтенант Г.В. Витковский ВЕРНЫЙ ДО ГРОБА Наш полк! Заветное, чарующее слово Для тех, кто смолоду и всей душой в строю. Другим оно старо, для нас - все так же ново И знаменует нам и братство, и семью. К. Р. В 1890 году Борис Викторович Адамович, двадцати лет, с производством в офицеры выходит в Кексгольмский полк, и с того времени вся жизнь его до кончины, в течение 46 лет, тесно и неразрывно связана с родным ему полком. Будучи еще молодым офицером, он по своей инициативе приступает к сложной ответственной работе - созданию Музея Л.-Гв. Кексгольмского полка, одного из первых музеев войсковых частей Российской армии, и становится его первым хранителем. Одновременно Б. В. Адамович работает по изучению и собиранию исторических материалов для составления истории полка. С 1893 года начинают появляться в печати его труды. Перечислим некоторые из них: «Участие Кексгольмского полка в морском Чесменском походе 1769-1774 г.г.», «Кексгольмские рассказы для солдат. 1. Защита знамени. 2. Взятие турецкого флага - эпизоды Чесменского похода. 3. Серебряные трубы за взятие Берлина в 1760 г. 4. Подвиг РЯДОВОГО Арисова», «Хранение старых знамен», «Персидский поход 1722-1724 г.г.», «Кексгольм в 1710 и 1898 г.г.», «Проклятой - взятие Телииша 16 окт. 1877 г.», «Полковые музеи - пособие для составления полковых историй и устройства музеев», «Новое о начале Л.-Гв. С.- Петербургского полка», «Осада Выборга. 1710 г.», «Князь Иван Федорович Борятинский - биография к-ра полка 1712-22 г.г.», «Новое Истории полков Л.-Гв. Литовского и Московского», «Подвиг поручика Чернцова», «Пехотные полки - участники Полтавского боя», Хроника, отличия и боевой формуляр Л.-Гв. Кексгольмского полка», Сборники военно-исторических материалов Л.-Гв. Кексгольмского полка» в 3-х томах, «Гангут. 1714-1914 г.г.». Русско-Японская война 1904-05 г.г. и затем назначения по Военно-Учебному ведомству: командир батальона Киевского военного училища и начальник Виленского военного училища, 1906 - 1914 г.г - являлись как бы временными уходами Б. В. Адамовича из родного полка. И в этот промежуток времени он продолжал работать ддя своего полка и оставался членом юбилейной комиссии по празднованию в 1910 году 200-летия полка. К этому времени относится и часть его трудов, выше перечисленных. В начале Великой войны, в сентябре месяце, генерал-майор Адамович получает в командование родной ему Кексгольмский полк, в условиях исключительно трудных после «Сольдау». В короткий срок восстанавливает полк и во главе его принимает участие во всех последующих боях в 1914-15 г.г. В эмиграции, в самом начале, Б. В. Адамович создает Объединение Л.-Гв. Кексгольмского полка, составляет устав его и возглавляет Объединение. Им дается Объединению девиз: «Рассеяны, но не расторгнуты», - причем в уставе один из пунктов - цель Объединения - гласит: «Сохранение, до смерти последнего из нас, традиций старых кексгольмцев для возможности их передачи». Для обеспечения единства указывалось: беспрекословное подчинение исключительно командному началу и недопущение принимать на себя, ни в отдельности, ни группами, никаких иных обязательств, кроме принимаемых на себя всем Объединением через его возглавляющего. К тому же и огромный авторитет Б. В. Адамовича способствовал сплочению и полному единству Объединения. И за рубежом Б. В. Адамович продолжал свою работу по увековечению родного полка. Им написаны: в 1927 г. - «Спасение знамени Л.-Гв. Кексгольмского полка в 1914 г.», в 1928 г. - «Дочь Кексгольмского полка», «К минувшему 22 авг. - 4 сент. 1931 г. 100-летнему юбилею 3-ей Гвардейской пехотной дивизии», в 1932 г. - «Отход из Галиции»> и, наконец, последняя его книга, посвященная полку, к 225-летию ее дня основания его в 1935 г. - «Трыстень» - описание славного бой полка 15 июля 1916 г. Заботами и трудами Бориса Викторовича создан за рубежом России музей полка, насчитывающий к 15 сентября 1935 г. 1147 номеров. Любовь Б. В. Адамовича к родному полку была безграничной, полк для него был действительно родной семьей. Он, как никто, знал историю полка, почитал и исполнял его традиции и делал все возможное, чтобы они сохранились навсегда. Однополчане горячо любили и уважали Бориса Викторовича. На поднесенной ему однажды однополчанами книге была сделана надпись: «Дорогому Борису Викторовичу - хранителю Чести и Славы Кексгольмцев». И это поистине было так: сколько труда, забот и любви было положено им и как мудро было его руководство. Лежа уже на смертном одре, 2 февраля, Борис Викторович заканчивал свое последнее письмо словами: «Да хранит Господь моих лучших спутников жизни - однополчан-кексгольмцев. Благодарный полку ученик, удостоившийся учительства. Борис Адамович. 1890-1936». Вклад, сделанный Б. В. Адамовичем в историю полка, и заслуги его перед полком огромны и неоценимы, и долг наш, оставшихся в живых кексгольмцев, не только сохранить светлую память о нашем дорогом однополчанине, командире и друге и его деятельности и работе во имя полка, но и продолжать его работу и осуществлять данный им нам девиз: «Рассеяны, но не расторгнуты». Вечная тебе благодарная память, дорогой, незабвенный Борис Викторович! (Журнал «Часовой», № 167-68, май 1936г., Кадетская перекличка, №75, 2005г.)
Vadimus : Русские кадеты во Франции Эльмар Гусейнов На русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, как всегда, было безлюдно. Только в одном месте за деревьями виднелись какие-то фигуры. Значит, мне туда. Небольшая группа людей разного возраста, два-три десятка человек. Есть дети, есть и глубокие старики. Красивый седой мужчина в непривычной белой гимнастерке с алыми погонами держит в руках черно-бело-желтый императорский флаг, склоненный к земле. Батюшка служит поминальную над рядами одинаковых аккуратных гранитных могил, обнесенных оградой в виде цепи. На каждой могиле - две-три фамилии. Я обращаю внимание на разноцветные погоны из фаянса, вделанные в серый гранит. Погоны чем-то похожи на наши суворовские. Позже я интересуюсь, почему столько фамилий на каждой плите. И узнаю, что на этом кладбище уже давно нет новых мест для захоронений - местная коммунистическая мэрия против. Вот с разрешения родственников и опекунов мемориала и хоронят умерших кадетов в могилах их товарищей. А больше трех гробов класть в одну могилу нельзя. Но вот ритуал закончен. Я здороваюсь с пожилыми кадетами - большинство составляют старые знакомые. - Знаете, где русский старческий дом? - спрашивает Андрей Дмитриевич Шмеман, председатель Союза русских кадетов Франции. Где старческий дом, я знаю. Спустя десять минут там, за накрытыми столами, соберутся эти люди, чтобы в очередной раз вспомнить о своих отцах, учителях, товарищах, многие из которых лежат на этом старинном кладбище. Чтобы вспомнить о своем корпусе - уникальном учебном заведении, созданном русскими эмигрантами-офицерами во Франции 70 лет назад. Андрей Дмитриевич Шмеман О существовании русского кадетского объединения во Франции я узнал в самом, казалось бы, неподходящем для этого месте. Как-то на собрании так называемых портеров - потомков держателей старых царских займов - с удивлением увидел на сцене тот самый черно-бело-желтый императорский прапор. Флаг смотрелся странно на съезде людей, крайне скептично настроенных по отношению к нашей стране. Потом познакомился с человеком, который после мероприятия портеров, аккуратно свернув, забрал флаг. Носит он до боли знакомую еще по школьным учебникам фамилию Мусин-Пушкин и совершенно русское имя Ростислав. Ростислав или Ростик, как называют его друзья-кадеты, и пригласил меня на очередной сбор русских кадетов и показал существующий в Париже кадетский музей. Музей этот находится на верхнем этаже русского дома на бульваре Эксельмана в Париже. На первом этаже - домовая церковь. Верх занимает кадетский музей. Вдоль стен за стеклянными витринами - реликвии кадетов. Погоны, форма и амуниция офицеров царской и Добровольческой армий. Оружие, ордена, памятные знаки и предметы. Есть здесь и книги, и документы, и фотографии. Собран небольшой архив. В музее регулярно собираются русские кадеты во Франции, сам факт существования которых привел меня, к глубокому моему стыду, в сильное изумление. Председатель кадетского объединения во Франции Андрей Дмитриевич Шмеман будто сошел со страниц книг о том, "раньшем", времени. Высоченного роста старик с некрасовской бородкой, с выправкой гвардейского офицера и сочным баритоном. И с богатырским рукопожатием, неожиданным для его возраста. А еще у Шмемана поразительный по чистоте и правильности русский язык, лишенный того легкого акцента, который присущ практически всем эмигрантам, учившим родную речь на чужбине. - Вы понимаете, эмиграция в двадцатых годах была очень военной в основе своей, - рассказывает Андрей Дмитриевич. - Офицеры, солдаты, казаки царской и Белой армий. Естественно, эти люди хотели, чтобы и дети их получили военное образование, хотя бы отчасти похожее на то, которое им самим было преподано в старых кадетских корпусах. Вот группа таких энтузиастов и решила создать во Франции русский кадетский корпус. Когда-то до революции в России было 32 кадетских корпуса. Я интересуюсь, сколько их действовало за границей. Оказывается, обычных "сухопутных" - четыре. Из них три - в Югославии, приютившей десятки тысяч бежавших от большевиков русских. Два корпуса были эвакуированы из Крыма - Новочеркасский и так называемый Крымский. Последние сформировали уже в период Гражданской войны для детей, чьи родители погибли или просто потерялись в революционной буре. Еще один, Донской кадетский корпус, сформировали уже в Сараево. Поначалу число воспитанников составляло сотни. Однако постепенно по мере размывания эмиграции все эти югославские корпуса свели в один. Был за границей еще один морской корпус - 1-й Александровский. Его вывезли англичане через Константинополь в Бизерту. Это учебное заведение просуществовало до 1927 года. Во Франции никакой государственной поддержки кадетскому корпусу в момент его создания оказано не было. Назывался он поначалу "Лицей императора Николая II", так как местные власти весьма настороженно относились к деятельности любых эмигрантских военизированных организаций. Это было частное учебное заведение, созданное при финансовой поддержке некоего Воснецкого - русского офицера- эмигранта, женившегося на богатой американке. На деньги Воснецкого был куплен дом под Парижем, в местечке Вилье-де-Бель. Сами эмигранты, к тому времени набившие руку на мирных профессиях, отремонтировали здание. Обучение было платным. И довольно дорогим, подчеркивает мой собеседник. Тем, чьи родители не могли наскрести нужную сумму, приходилось искать себе стипендии, собирать деньги на благотворительных вечерах. Устройство корпуса было максимально приближено к образцам прежних русских военных учебных заведений. В качестве директора был даже выписан из Югославии старый генерал царской службы Владимир Валерьянович Римский-Корсаков. Этот человек возглавлял в свое время кадетский корпус в России, потом - в Сербии. Помимо отличных преподавателей в корпус были приглашены и офицеры-воспитатели. - Все это были боевые командиры, прошедшие Великую (Первую мировую. . - Ред.) и Гражданскую войны. Естественно, их уроки превращались в непрерывный поток воспоминаний, которым мы внимали затаив дыхание, - вспоминает Шмеман. Благодаря этим людям кадеты на всю жизнь сохранили странный для скептичного и циничного в своей основе советского человека романтизм, упоение героикой Белого движения. Мне пришлось убедиться, что одухотворение живо в душе практически каждого русского, вышедшего из военной семьи той, первой, волны эмиграции Но хочу, чтобы читатель понял - речь идет о людях, принадлежавших к так называемому правому крылу эмиграции - военных, офицерах. Левая, либеральная, эмиграция была совсем другой. Впрочем, это тема отдельного разговора. Первый набор во французский корпус составил 33 человека. Принимали мальчиков начиная с 10 лет. Позже число учащихся менялось, но никогда не превышало сотни. В корпусе учились 7 лет. Корпус, в отличие от существовавшей в Париже русской гимназии, не давал права на получение французского аттестата. Его приходилось получать, заканчивая последний, 8-й, класс во французской школе. - Как ни парадоксально это звучит, пожалуй, одним из лучших периодов для корпуса было время немецкой оккупации. Французы, естественно, не разрешали кадетам носить специальную форму. А германцы разрешили даже форму с погонами, о которой мечтали кадеты. Да и вообще сделали для корпуса кое-какие поблажки, - смеется Шмеман. Впрочем, я уже знаю, что это не помешало кадетам активнейшим образом поддерживать Сопротивление. Даже четырнадцатилетние мальчишки, как, например, Михаил Брокгаузен - тот самый, которого я потом видел в белой гимнастерке с флагом в руках на кадетской скорби, - участвовали в боях. Все они болели за Россию, пусть в то время и большевистскую, и не допускали даже мысли о победе немцев. В годы войны корпус размещался в Версале. Как это нередко бывает с нашими соотечественниками, Воснецкий поссорился с попечителями заведения и в 1937 году отобрал у них дом. С тех пор корпус перебрался в Версаль и вплоть до середины 50-х годов, когда он прекратил свою деятельность, так и назывался - Версальским. Я немного рассеянно слушаю Андрея Дмитриевича - разглядываю экспонаты вдоль стен. Он замечает это, вытаскивает откуда-то экземпляры журнала "Кадетская перекличка". Я листаю это издание, которое выходит вот уже почти тридцать лет. Шмеман, довольный, что снова смог увлечь меня такой близкой ему темой, рассказывает, как создавались объединения русских кадетов по всему миру. Они стали расти после Второй мировой войны. Тех эмигрантов, кого не отправили в советские лагеря, Тито выгнал из Югославии. Эти русские в основном осели в Америке, прижились там и создали несколько довольно многочисленных союзов. Есть такой даже в Колумбии. Созданию подобных объединений способствовало и то, что в 50-е и 60-е годы еще живы были кадеты, учившиеся в старых русских корпусах на Родине. Тогда-то, в середине 50-х, и возникло первое сообщество кадетов - выпускников французского корпуса. Однако по-настоящему эта кадетская работа начала развиваться с 1970 года, когда собрался первый Всемирный съезд русских кадетов. С тех пор такие слеты проводятся регулярно, раз в два года. Издается журнал "Кадетская перекличка". А с перестройкой, в конце 80-х, наши суворовцы нащупали контакты с кадетами зарубежными. Начались поездки, знакомства. И вот наконец два года назад впервые съезд кадетов прошел на Родине, в двух столицах России - Питере и Москве. Рассказывая об этом, Шмеман начинает волноваться. Он описывает мне, как стояли в одном строю ветераны-суворовцы и ветераны-кадеты с мальчишками, которые сегодня учатся в возрожденных на Родине кадетских корпусах и суворовских училищах. Пожилой кадет убеждал меня в том, как важно, чтобы они, старики, передали молодежи в России традиции и дух старых корпусов, сохраненные в эмиграции. Рассказывал, как ездил недавно в Москву и Новочеркасск, в кадетскую школу, созданную под эгидой одного из казацких объединений. Возил и скромную материальную помощь - тысячу долларов, которую удалось скопить на далеко не богатых счетах французского союза кадетов. ...А у кадетской скорби в нынешнем году был особый, торжественный подтекст. На собрании в старческом доме Андрей Шмеман долго и с волнением готовился, чтобы объявить о нем товарищам. Объединение французских кадетов, потомков и наследников тех, кто беспощадно и бескомпромиссно боролся с Советской Россией, решило положить конец древней вражде. Закончить давно остывшую Гражданскую войну. Идти рука об руку с новой Россией в деле строительства нового великого будущего страны. - Мы дадим то, что можем в деле воспитания молодежи, восстановления традиций. И новая Россия сможет много нам дать", - уверен Андрей Шмеман. Это решение и было принято кадетами в тот торжественный для них всех день кадетской скорби. Андрей Дмитриевич показывает гвоздик, который он самолично забивал при вручении знамени корпусу. Председатель кадетского обьединения во Франции, кадет Версальского корпуса-лицея Андрей Дмитриевич Шмеман со знаменем своего корпуса Обратная сторона знамени. Без паспорта Андрей Шмеман родился 13 сентября 1921 года в городе Ревель (ныне Таллин) в Эстонии. Его отец Дмитрий Шмеман до Октябрьской революции был офицером лейб-гвардии Семеновского полка. В 1929 году семья эмигрировала во Францию. Шмеманы-старшие, похороненные на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем, и их сын Андрей никогда не получали французского гражданства. Андрей Дмитриевич всю жизнь прожил с так называемым "нансеновским паспортом" - временным удостоверением личности, служившим заменой паспорта для апатридов и беженцев. "Нансеновские паспорта" были введены Лигой Наций и выдавались на основании Женевских соглашений 1922 года. В 1930 году Андрея отдали в открывшийся в Версале кадетский корпус-лицей императора Николая II. Преподававшие там офицеры старой русской армии сумели привить своим воспитанникам не только выправку, но и присущую российскому офицерству интеллигентность. Закончив корпус в 1939 году, Андрей Шмеман большую часть жизни посвятил упрочению кадетского братства, воспитанию молодежи за рубежом в духе традиций русского офицерства. Он возглавляет Кадетское объединение выпускников версальского корпуса - лицея Императора Николая II. В 1995 году Андрей Дмитриевич, у которого трое детей - дочери Наталья и Елена, а также приемный сын Василий Кочубей (сын жены от первого брака), впервые побывал в России. Посетил Санкт-Петербург, откуда родом его отец и мать, и Москву, а в последующие приезды побывал и на Дону, в Ростове и Новочеркасске, где общался с кадетами. Около двух месяцев назад Андрей Шмеман обратился с официальной просьбой о предоставлении ему российского гражданства, и недавно ему передали текст указа президента РФ. Более полувека Андрей Дмитриевич является старостой парижской церкви Знамения Божьей Матери, имеет духовное звание иподиакона. Не так давно он вместе с другими видными деятелями русской эмиграции стал инициатором создания общественной организации "Движение за поместное православие русской традиции в Западной Европе". Андрей Дмитриевич - убежденный сторонник возвращения эмигрантов в лоно Русской православной церкви. Его брат - протоиерей Александр Шмеман, перебравшийся из Франции в Америку и скончавшийся в 1983 году, считается одним из крупнейших богословов современности. Его перу принадлежит большое число научных трактатов и статей по теологии и православной традиции христианства.
мороз: Гвозди бы делать из этих людей - Не было б в мире крепче гвоздей!
Vadimus : ПАРИЖ, 7 ноября 2008 г. Известный русский эмигрант Андрей Шмеман, несколько лет назад получивший паспорт российского гражданина из рук Владимира Путина, скончался в пятницу в Париже на 88-м году жизни от продолжительной болезни, сообщил РИА Новости председатель Объединения памяти Императорской гвардии в Париже Александр Трубецкой. "Он скончался сегодня утром. Шмеман находился в больнице несколько месяцев", - сказал Трубецкой, не уточнив, чем был болен известный эмигрант "первой волны". Во Франции Шмеман возглавлял объединение бывших учеников кадетского корпуса в Версале, а также был членом Объединения памяти Императорской гвардии. Вечная память Кадету с большой буквы!
Vadimus : ЭВАКУАЦИЯ «КРЫМСКОГО КАДЕТСКОГО КОРПУСА» ИЗ КРЫМА Андрей Иванович Федюшкин В Крыму кадетский корпус жил в городе Ялте, вернее в одном пригородке, называемом «Ариандои», примерно, в 8 километров от города. Это было в 1920 году. Мы располагались в солдатских казармах, весьма чистых, светлых, но без всякой обстановки; были только железные кровати с деревянными, крашенными досками, но без матрасов и одеял. Спали просто на досках, ничем не покрываясь. Кормили нас предельно плохо: дневной рацион состоял большей частью из 5 рыбешек, именуемых камсой, засоленных, величиной не больше сардинки. Воспитатели и преподаватели жили во флигелях вне казарменного расположения. Вероятно, Кока жил тоже там с родителями. В ноябре 1920 года нас перевели в другие казармы, расположенные в другом конце города, но гораздо ближе к бухте. В отношении нашего питания нужно сказать, что все таки иной раз нам давали хлеба, ячневую кашу ... Благотворительный дамский комитет Ялты редко устраивал нам чай с печеньями и даже один раз обед. В остальном мы промышляли по соседним лесам, выискивая дикие фрукты, съедобные корни и т. д. На новом месте мы не жили долго. Скоро нам объявили об эвакуации. Так как мы были плохо одеты: в какие то брюки и рубашки из тонкого материала. Нам выдали какое то старое английское обмундирование, в то время как на пристани стояло громадное количество с новым обмундированием в деревянных ящиках; были там и консервы и все, что хочешь, но было строжайше запрещено что либо брать оттуда... все это досталось большевикам. В один дождливый день нам приказали взять свои вещи и повели на пристань грузиться на пароход. Это была плоскодонная угольная ладья метров 80 в длину и 8 в ширину; палуба была выше воды примерно на один метр. Пароход назывался «Хриси». Когда мы уже были погружены и разместились кто как мог - в городе уже начались беспорядки, стрельба и грабеж ... большевики появились на гребнях гор, окружающих Ялту. Все счастье было в том, что они все это время не имели пушек и поэтому не могли обстреливать гавань. Большинство пароходов и наш тоже вышли на внешний рейд, чтобы обеспечить себя в случае орудийного обстрела. На следующий день утром наш пароход поплыл, взяв курс на Константинополь. Ночью разыгрался шторм: дул довольно сильный ветер и волны перекатывались через палубу, так что, кроме того, что мы, находящиеся на палубе, все вымокли - нужно было весьма заботиться, чтобы нас не смыло в море. Отверстия, ведущие в трюм, задрапировались брезентом. На пароходе было много разных людей: штатские, военные, оторвавшиеся от своих частей, репортеры каких то газет - все это главным образом устроилось в трюме, кадеты же в большинстве - на палубе. Мы несли наряды по поддержанию «порядка» на пароходе. Эта служба распределялась кадетами старших классов. Иначе нами никто не занимался и мы были предоставлены сами себе. Мы редко оставляли свои места из боязни, чтобы их не заняли другие; только ночью вылазили из своих берлог и спускались в трюм, где, при удаче, можно было стащить мясные консервы, которые находились там в укромном местечке, и неизвестно кому принадлежали. Официально мы получали на 4 человек один блинчик, изжаренный на примусе и ... кружку воды в день. Через три дня мы приплыли в Босфор и там пробыли 14 дней, выдерживая карантин. Затем нас пересадили на огромный транспортный пароход «Владимир» и мы поехали дальше. Заходя по дороге в разные порты; пожалуй через две недели приплыли в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (потом уже названное Югославией), в бухту «Бакаро» - это в северной части Адриатического моря. Оттуда на следующий день по железной дороге выехали в лагерь бывших военнопленных «Стрнище», находящийся на Словенской территории. Этот лагерь состоял из многих деревянных бараков, сбитых в одну доску с щелями. Длина барака была примерно 60 метров, а ширина 12. Кровати деревянные с поперечными матерчатыми пассами (Х-накрест) - без матрасов. Практически на них невозможно был спать: все время при малейшем неосторожном движении, люди проваливались. Но потом как то обзавелись соломенными матрацами и дело поправилось. В лагере сразу начали вводить дисциплину, начались регулярные учебные занятия где было и как было. Кормили плохо: 1/4 килограмма хлеба в день, утром и вечером чай, за обедом по большей части суп с репой, иногда давали рисовую кашу, но редко. В 1922 году корпус переехал в Белую Церковь, где началась уже нормальная жизнь, всем нам известная. VII 1989 Андрей Иванович Федюшкин Сантьяго, Чили
Vadimus : ПОЛТАВА - ВЛАДИКАВКАЗ - КРЫМ Гр. Хижняков Как и многим другим многострадальным городам юга России, Полтаве пришлось пережить целый ряд захватов власти то махновцами, то Петлюрой, то «зелеными», причем каждый вносил свою долю произвола и разрушений. Во время занятия города махновцами, в последней четверти 1919 года, кадетский корпус был изгнан из своего здания и помещен за городом, в монастыре, между Киевским и Харьковским вокзалами. На наше счастье, подошедший вскоре бронепоезд Добровольческой Армии выручил нас, освободил город и мы снова смогли вернуться в свое родное гнездо, в здание нашего корпуса. Там мы нашли мерзость и запустение, после стоявших там некоторое время банд «махновцев», которые удирали в спешном порядке. В здании были брошены винтовки, патроны и даже много бездымного пороха в палочках, который мы увидели в первый раз в жизни. Все это мы впоследствии забрали с собой при эвакуации. Полтава была сдана красным 10 декабря 1919 г., но эвакуация Петровского Полтавского корпуса произошла 19 октября, ночью. Кадеты, преподаватели и воспитатели с их семьями были погружены в товарные вагоны, причем удалось забрать с собой не только личные вещи, но некоторым чинам персонала даже кое что из мебели, которую кадеты помогали им грузить в вагоны в течение целого дня. Должность директора корпуса, исполнял полк. Антонов; старый диркетор, ген. Клингенберг, был при большевиках сменен и арестован за то, что отказался принять в корпус сына одного комиссара-еврея, посоветовав жене его, пришедшей лично просить об этом директора, обратиться в духовную Семинарию, ввиду того что в корпусе не было вакансий, и не было средств для дальнейшего существования. Поезд с корпусом прибыл на станцию Лозовая и был поставлен на запасный путь, рядом со стоявшим уже там, прибывшим немного раньше, эшелоном с Харьковским Девичьим Институтом, тоже эвакуированным ввиду отступления Добров. Армии. Кадеты и институтки перезнакомились и оба эшелона пробыли рядом в течение нескольких дней. С дисциплиной считались мало и чувствовали себя уже свободными и самостоятельными. Большинство кадет имело оружие и несло охрану поезда, т. к. обстановка в тылу Добровольческой Армии была неспокойной. В ноябре 1919 г. Полтавский корпус прибыл по железной дороге во Владикавказ, в составе 425 кадет с чинами персонала и их семьями. Корпус был размещен в нижнем этаже Владикавказского кад. корпуса, здание которого было меньше, чем в Полтаве, и было уже переполнено кадетами Владикавказцами. Полтавские кадеты продолжали нести охранную службу вокруг корпуса, ввиду того, что окрестности были неспокойны, происходили нападения ингушей и других туземных племен, кражи оружия и провианта. Регулярных занятий не было, многие кадеты группами по несколько человек стали покидать корпус и пробирались в армию, где их принимали охотно, несмотря на возраст и на приказы Главного Командования, требовавшего отчислять из частей армии молодежь с неоконченным средним образованием. Постепенно и с большим трудом стали налаживаться занятия. Для Полтавских кадет классных помещений не было и занятия происходили отдельными группами в спальнях, на кроватях и стоя. И Полтавский, и Владикавказский корпуса, вместе взятые, насчитывали от 800 до 900 кадет, совершенно выбитых революцией и гражданской войной из рамок нормальной корпусной жизни, причем многие из них еще недавно находились в частях действующей армии. В этой среде, воcстановление регулярных занятий и воспитательской работы требовало особых приемов и особого внимания со стороны корпусного персонала. Особенно же потому, что в этой обстановке жизнь преподавателей и воспитателей после занятий проходила в тесном общении с кадетами и в одном и том же помещении. Кадеты все время помогали своим офицерам и преподавателям, то грузить п перегружать их имущество, то устраивать их то в одном, то в другом углу общего помещения, пытаясь создавать подобие уюта в особенности семейным, большинство которых жило вместе с кадетами. Устраиваться на квартирах в городе было и трудно, и опасно, т. к. всегда была угроза быть внезапно отрезанными от корпуса, в случае неожиданных налетов туземцев. Кроме того, деньги все больше падали в цене и на них часто было невозможно купить продукты питания; приходилось продавать и выменивать вывезенные вещи и предметы обстановки, тем более что, как это показало будущее, их все равно пришлось бы бросить, покидая город. Проходила зима и уже в марте месяце 1920 года начались снова сборы для эвакуации в Грузию, походным порядком по Военно-Грузинской дороге. В этот поход выступили 4 марта оба кадетских корпуса. Полтавский и Владикавказский, в составе 800 человек, со всем персоналом и с их семьями. Переход совершался почти без вареной пищи; имелись лишь сухие продукты и чай, который удавалось сделать или днем, на привале, или только вечером. Переходы совершались по 25-30 километров в день, с таким рассчетом, чтобы в случае непогоды не ночевать под открытым небом, тем более что были и кадеты лишь в возрасте 9-ти и 10-ти лет. Их старались устраивать на подводы, которых было очень ограниченное количество и они служили главным образом для провианта. Первый же переход омрачился очень неприятным эпизодом, т. к. во время ночлега убежал один ингуш с подводой, увезя большое количество провианта, и угнав четырех лошадей. Это послужило уроком на будущее время и научило принимать меры охраны в ночное время. Но и дневные переходы требовали внимания и осторожности, т. к. мы часто подвергались обстрелу из аулов, видневшихся в горах, на другом берегу Терека; несколько кадет были ранены во время этих перестрелок. Приходя на ночлег к вечеру, когда еще только начинало темнеть, мы устраивались на таких полустанках под навесом, прямо на цементном полу. Ложились вповалку, подложив под себя одеяло и закрывшись буркой, которые нам выдали перед эвакуацией во Владикавказе. Они оказались для нас очень практичными и совершенно необходимыми, т. к. защищали и от ветра, и от дождя, и были для нас настоящим спасением во все время перехода. Мы добрались до Грузии после 7-ми дневного перехода, но еще долго не могли придти в себя, тем более что нас ждали новые испытания. Особенно было тяжело нашему начальству, на плечи которого лег непосильный труд по изысканию средств к нашему существованию. Мы были предоставлены самим себе; ни грузинские власти, ни кто-либо другой, нами совершенно не занимались и не оказали нам никакой помощи ни в чем. Нас поместили за проволоку в какой-то лагерь; питались остатками вывезенных нами запасов, добывали средства обменом русских денег и продажей предметов обмундирования и белья. Мы были совершенно отрезаны от Крыма, где сосредоточились остатки Русской Армии. Ко всем горестям прибавились болезни и смерти: в числе других, умер наш командир 3-й роты, полк. Быков, и ряд других кадет и офицеров. Из Кутаиса, в Грузии, через Батум, по железной дороге, оба корпуса были в конце мая месяца перевезены в Крым на пароходе «Кизил-Арват». Во время этого перехода разразилась сильная эпидемия возвратного тифа, но несмотря на все лишения и бедствия, а может быть именно вследствие их, создалось прочное взаимное понимание между кадетами и персоналом. Это способствовало тому, что по прибытии в Крым, удалось быстро и успешно провести соединение обоих корпуса в одно военно- учебное заведение, получившее наименование Сводного Полтавско- Владикавказского кад. корпуса. Пребывание корпуса в Крыму уже описано в книге «Кадетские Корпуса за Рубежом». В него стали прибывать многие кадеты, откомандированные из частей армии на основании известного приказа ген. Врангеля, в том числе и четверо кадет, которым удалось бежать из Грузии в Крым еще до того, как корпус был оттуда вывезен. Это были кадеты Николай Вовченко (георгиевский кавалер, имевший три степени георгиевской медали), Георгий Гапеев, Георгий Перекрестов и Григорий Хижняков, все четверо служившие в Севастополе, в Ординарческом эскадроне Штаба Главнокомандующего, под командой полк. Бестужева. 22 октября 1920 г., приказом ген. Врангеля, корпус получил наименование Крымского кад. корпуса и ему был присвоен алый погон с белой выпушкой и с двумя переплетенными буквами «К» желтого цвета. Буквы эти обозначали новое название корпуса, но для кадет они были воспоминанием о дорогом для всех имени Великого Князя Константина Константиновича. Наши переживания в те дни отразились в стихотворении одного из кадет, написанном в Крыму: "В тяжелые годы позора России Наш корпус основан в Крыму, Собрал он под стены свои корпусные Кадетскую нашу семью. Все те, кто был верен Престолу, Царю, В дни смуты, тревог и волнений, Кто жизнь отдавал за Отчизну свою В дыму Перекопских сражений. Составили корпус, где алый погон Есть память о крови пролитой Под сенью священных Российских знамен, Во имя Отчизны забытой". Не буду повторять описание эвакуации Крыма, трехдневного перехода через Черное море и прибытие в Константинополь, где нас перевели на большой пароход «Владимир», и где к нам присоединился Феодосийский интернат в количестве около ста человек, вошедших теперь в состав Крымского корпуса. Вместе с ними образовалась «армия молодежи», насчитывавшая до 600 кадет, почти поголовно болевших сыпным и возвратным тифом, т. к. не было шпхакой возможности следить за чистотой и гигиеной, и отделять больных от здоровых: все опали вповалку на полу, тесно прижавшись друг к другу, почти не раздеваясь. При эвакуации из Крыма, одеяла, белье, шинели и вообще все содержимое цейхгауза было выдано нам на руки, ввиду невозможности везти все это отдельным грузом. По прибытии в Константинополь, наш пароход был отведен на рейд, в открытое море при входе в бухту, и поставлен в карантин, т. к. турецким властям стало известно о том, что у нас эпидемия тифа. Несмотря на это, наш пароход был все время окружен турками, подъезжавшими на лодках со всяческой едой и сладостями. Все это явилось громадным соблазном для изголодавшихся кадет и, т. к. денег ни у кого не было, то все, кто только мог держаться на ногах, отдавали в обмен на еду, что у нас было из лишней одежды и белья. Последние остатки этих запасов послужили «обменным материалом» также и по прибытии в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев; в связи с этим, кадеты сложили песенку, которую распевали на мотив «журавля», и где были слова: «Вся Словения одета на счет Крымского кадета ...» 8-го декабря 1920 г. мы прибыли в Королевство С.Х.С., как тогда называлась Югославия, и высадились в бухте Бакар, откуда были перевезены в Словению, в лагерь Стрнище при Птуе, и размещены в ветхих, запущенных и холодных бараках, где во время войны австрийцы держали пленных солдат. В каждом бараке были посередине две железные печки, для которых мы сами рубили дрова в сосновом лесу, окружавшем бараки. Разместили нас очень скученно, по 60-90 человек в каждом бараке. О регулярных занятиях не могло быть и речи, т. к. приходилось заниматься в одном пустом бараке, в каждом углу которого был какой-нибудь один класс. Никаких перегородок не существовало и был слышен один сплошной гул, а в то же время в бараке стоял такой холод, что у всех коченели пальцы. Писать приходилось у себя на коленях, а по утрам, когда приходили в этот барак, то находили замерзшие чернила в чернильницах, т. к. ночью не было отопления. Занимались стоя, или сидя на топчанах, не было ни учебников, ни тетрадей, ни классных досок, но даже и в этих условиях делалось все возможное, чтобы занятия продолжались. Первые месяцы пребывания на чужбине были полны лишений, но постепенно удалось их преодолеть и наладить нормальную жизнь и регулярные занятия. По воспоминаниям Гр. Хижнякова, выпуска 1923 г. Крым. кад. кор.
Vadimus : Русские кадеты во Франции Эльмар Гусейнов На русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, как всегда, было безлюдно. Только в одном месте за деревьями виднелись какие-то фигуры. Значит, мне туда. Небольшая группа людей разного возраста, два-три десятка человек. Есть дети, есть и глубокие старики. Красивый седой мужчина в непривычной белой гимнастерке с алыми погонами держит в руках черно-бело-желтый императорский флаг, склоненный к земле. Батюшка служит поминальную над рядами одинаковых аккуратных гранитных могил, обнесенных оградой в виде цепи. На каждой могиле - две-три фамилии. Я обращаю внимание на разноцветные погоны из фаянса, вделанные в серый гранит. Погоны чем-то похожи на наши суворовские. Позже я интересуюсь, почему столько фамилий на каждой плите. И узнаю, что на этом кладбище уже давно нет новых мест для захоронений - местная коммунистическая мэрия против. Вот с разрешения родственников и опекунов мемориала и хоронят умерших кадетов в могилах их товарищей. А больше трех гробов класть в одну могилу нельзя. Но вот ритуал закончен. Я здороваюсь с пожилыми кадетами - большинство составляют старые знакомые. - Знаете, где русский старческий дом? - спрашивает Андрей Дмитриевич Шмеман, председатель Союза русских кадетов Франции. Где старческий дом, я знаю. Спустя десять минут там, за накрытыми столами, соберутся эти люди, чтобы в очередной раз вспомнить о своих отцах, учителях, товарищах, многие из которых лежат на этом старинном кладбище. Чтобы вспомнить о своем корпусе - уникальном учебном заведении, созданном русскими эмигрантами-офицерами во Франции 70 лет назад. О существовании русского кадетского объединения во Франции я узнал в самом, казалось бы, неподходящем для этого месте. Как-то на собрании так называемых портеров - потомков держателей старых царских займов - с удивлением увидел на сцене тот самый черно-бело-желтый императорский прапор. Флаг смотрелся странно на съезде людей, крайне скептично настроенных по отношению к нашей стране. Потом познакомился с человеком, который после мероприятия портеров, аккуратно свернув, забрал флаг. Носит он до боли знакомую еще по школьным учебникам фамилию Мусин-Пушкин и совершенно русское имя Ростислав. Ростислав или Ростик, как называют его друзья-кадеты, и пригласил меня на очередной сбор русских кадетов и показал существующий в Париже кадетский музей. Музей этот находится на верхнем этаже русского дома на бульваре Эксельмана в Париже. На первом этаже - домовая церковь. Верх занимает кадетский музей. Вдоль стен за стеклянными витринами - реликвии кадетов. Погоны, форма и амуниция офицеров царской и Добровольческой армий. Оружие, ордена, памятные знаки и предметы. Есть здесь и книги, и документы, и фотографии. Собран небольшой архив. В музее регулярно собираются русские кадеты во Франции, сам факт существования которых привел меня, к глубокому моему стыду, в сильное изумление. Председатель кадетского объединения во Франции Андрей Дмитриевич Шмеман будто сошел со страниц книг о том, "раньшем", времени. Высоченного роста старик с некрасовской бородкой, с выправкой гвардейского офицера и сочным баритоном. И с богатырским рукопожатием, неожиданным для его возраста. А еще у Шмемана поразительный по чистоте и правильности русский язык, лишенный того легкого акцента, который присущ практически всем эмигрантам, учившим родную речь на чужбине. - Вы понимаете, эмиграция в двадцатых годах была очень военной в основе своей, - рассказывает Андрей Дмитриевич. - Офицеры, солдаты, казаки царской и Белой армий. Естественно, эти люди хотели, чтобы и дети их получили военное образование, хотя бы отчасти похожее на то, которое им самим было преподано в старых кадетских корпусах. Вот группа таких энтузиастов и решила создать во Франции русский кадетский корпус. Когда-то до революции в России было 32 кадетских корпуса. Я интересуюсь, сколько их действовало за границей. Оказывается, обычных "сухопутных" - четыре. Из них три - в Югославии, приютившей десятки тысяч бежавших от большевиков русских. Два корпуса были эвакуированы из Крыма - Новочеркасский и так называемый Крымский. Последние сформировали уже в период Гражданской войны для детей, чьи родители погибли или просто потерялись в революционной буре. Еще один, Донской кадетский корпус, сформировали уже в Сараево. Поначалу число воспитанников составляло сотни. Однако постепенно по мере размывания эмиграции все эти югославские корпуса свели в один. Был за границей еще один морской корпус - 1-й Александровский. Его вывезли англичане через Константинополь в Бизерту. Это учебное заведение просуществовало до 1927 года. Во Франции никакой государственной поддержки кадетскому корпусу в момент его создания оказано не было. Назывался он поначалу "Лицей императора Николая II", так как местные власти весьма настороженно относились к деятельности любых эмигрантских военизированных организаций. Это было частное учебное заведение, созданное при финансовой поддержке некоего Воснецкого - русского офицера- эмигранта, женившегося на богатой американке. На деньги Воснецкого был куплен дом под Парижем, в местечке Вилье-де-Бель. Сами эмигранты, к тому времени набившие руку на мирных профессиях, отремонтировали здание. Обучение было платным. И довольно дорогим, подчеркивает мой собеседник. Тем, чьи родители не могли наскрести нужную сумму, приходилось искать себе стипендии, собирать деньги на благотворительных вечерах. Устройство корпуса было максимально приближено к образцам прежних русских военных учебных заведений. В качестве директора был даже выписан из Югославии старый генерал царской службы Владимир Валерьянович Римский-Корсаков. Этот человек возглавлял в свое время кадетский корпус в России, потом - в Сербии. Помимо отличных преподавателей в корпус были приглашены и офицеры-воспитатели. - Все это были боевые командиры, прошедшие Великую (Первую мировую. . - Ред.) и Гражданскую войны. Естественно, их уроки превращались в непрерывный поток воспоминаний, которым мы внимали затаив дыхание, - вспоминает Шмеман. Благодаря этим людям кадеты на всю жизнь сохранили странный для скептичного и циничного в своей основе советского человека романтизм, упоение героикой Белого движения. Мне пришлось убедиться, что одухотворение живо в душе практически каждого русского, вышедшего из военной семьи той, первой, волны эмиграции Но хочу, чтобы читатель понял - речь идет о людях, принадлежавших к так называемому правому крылу эмиграции - военных, офицерах. Левая, либеральная, эмиграция была совсем другой. Впрочем, это тема отдельного разговора. Первый набор во французский корпус составил 33 человека. Принимали мальчиков начиная с 10 лет. Позже число учащихся менялось, но никогда не превышало сотни. В корпусе учились 7 лет. Корпус, в отличие от существовавшей в Париже русской гимназии, не давал права на получение французского аттестата. Его приходилось получать, заканчивая последний, 8-й, класс во французской школе. - Как ни парадоксально это звучит, пожалуй, одним из лучших периодов для корпуса было время немецкой оккупации. Французы, естественно, не разрешали кадетам носить специальную форму. А германцы разрешили даже форму с погонами, о которой мечтали кадеты. Да и вообще сделали для корпуса кое-какие поблажки, - смеется Шмеман. Впрочем, я уже знаю, что это не помешало кадетам активнейшим образом поддерживать Сопротивление. Даже четырнадцатилетние мальчишки, как, например, Михаил Брокгаузен - тот самый, которого я потом видел в белой гимнастерке с флагом в руках на кадетской скорби, - участвовали в боях. Все они болели за Россию, пусть в то время и большевистскую, и не допускали даже мысли о победе немцев. В годы войны корпус размещался в Версале. Как это нередко бывает с нашими соотечественниками, Воснецкий поссорился с попечителями заведения и в 1937 году отобрал у них дом. С тех пор корпус перебрался в Версаль и вплоть до середины 50-х годов, когда он прекратил свою деятельность, так и назывался - Версальским. Я немного рассеянно слушаю Андрея Дмитриевича - разглядываю экспонаты вдоль стен. Он замечает это, вытаскивает откуда-то экземпляры журнала "Кадетская перекличка". Я листаю это издание, которое выходит вот уже почти тридцать лет. Шмеман, довольный, что снова смог увлечь меня такой близкой ему темой, рассказывает, как создавались объединения русских кадетов по всему миру. Они стали расти после Второй мировой войны. Тех эмигрантов, кого не отправили в советские лагеря, Тито выгнал из Югославии. Эти русские в основном осели в Америке, прижились там и создали несколько довольно многочисленных союзов. Есть такой даже в Колумбии. Созданию подобных объединений способствовало и то, что в 50-е и 60-е годы еще живы были кадеты, учившиеся в старых русских корпусах на Родине. Тогда-то, в середине 50-х, и возникло первое сообщество кадетов - выпускников французского корпуса. Однако по-настоящему эта кадетская работа начала развиваться с 1970 года, когда собрался первый Всемирный съезд русских кадетов. С тех пор такие слеты проводятся регулярно, раз в два года. Издается журнал "Кадетская перекличка". А с перестройкой, в конце 80-х, наши суворовцы нащупали контакты с кадетами зарубежными. Начались поездки, знакомства. И вот наконец два года назад впервые съезд кадетов прошел на Родине, в двух столицах России - Питере и Москве. Рассказывая об этом, Шмеман начинает волноваться. Он описывает мне, как стояли в одном строю ветераны-суворовцы и ветераны-кадеты с мальчишками, которые сегодня учатся в возрожденных на Родине кадетских корпусах и суворовских училищах. Пожилой кадет убеждал меня в том, как важно, чтобы они, старики, передали молодежи в России традиции и дух старых корпусов, сохраненные в эмиграции. Рассказывал, как ездил недавно в Москву и Новочеркасск, в кадетскую школу, созданную под эгидой одного из казацких объединений. Возил и скромную материальную помощь - тысячу долларов, которую удалось скопить на далеко не богатых счетах французского союза кадетов. ...А у кадетской скорби в нынешнем году был особый, торжественный подтекст. На собрании в старческом доме Андрей Шмеман долго и с волнением готовился, чтобы объявить о нем товарищам. Объединение французских кадетов, потомков и наследников тех, кто беспощадно и бескомпромиссно боролся с Советской Россией, решило положить конец древней вражде. Закончить давно остывшую Гражданскую войну. Идти рука об руку с новой Россией в деле строительства нового великого будущего страны. - Мы дадим то, что можем в деле воспитания молодежи, восстановления традиций. И новая Россия сможет много нам дать", - уверен Андрей Шмеман. Это решение и было принято кадетами в тот торжественный для них всех день кадетской скорби. Париж
Alex: Потрясающая история!!! Люди - легенды! Vadimus, это Ваш репортаж?
Vadimus : Нет, у меня неважно с эпистолярным жанром :)
Vadimus : 100 лет кадету-юбиляру!!!! Сан-Франциское Объединение с гордостью извещает всех кадет в мире, что сегодня - 28-го января 2009 года исполняется нашему старшему кадету 100 лет со дня его рождения. ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ КОРБЕ, кадет 9-го выпуска Первого Русского корпуса в Сараево (Босния). Это был первый набор за рубежом. Володе помог стать образцовым кадетом его дядька – кадет 3-го выпуска Павел Завадский, отец всем известной Ольги Завадской. Закончил корпус Володя вице унтер офицером. Система воспитания и образования в кадетском корпусе дала своим воспитанникам неисчислимые преимущества в сложной жизни в изгнании, чему подтянутый по сей день Володя, является примером и доказательством - талантливый, лихой и вечный кадет. В свое время Володя служил в Югословенской авиации, где все лётчики летали по его картам. Уже в Калифорнии, его команда в 20 чертёжников приготавливала карты Калифорнии для нефтяных компаний. Долгие годы Володя был членом правления (казначеем) кадетского Объединения в Лос Анжелосе, пока не переехал в Сакраменто, где он с другими кадетами: В.Даниловым, В.Сейфулиным и Н. Шторм построили величественный православный храм, который был расписан его же руками. Он стал глубокоуважаемым членом нашего Объединения. Его прямой, мудрый подход к жизненным и нашим кадетским проблемам является для нас, по сей день путеводной звездой, всегда держащей курс на возрождающуюся Россию. Мы молим Господа беречь Володю и дать ему здравствовать среди нас еще долгие годы, продолжать ему водить свой автомобиль, тем более что его права водителя действительны до 2011 года, а потом могут быть продолжены и дальше. Вице унтер офицеру Владимиру Корбе - слава, слава, слава! А. М. Ермаков Председатель правление и члены Объединения. С огромным удовольствием и радостью присоединяюсь к поздравлениям! От имени всех суворовцев Минского СВУ, желаем крепкого здоровья, счастья и долгих лет жизни! А супруге Владимира Александровича - Елене Григорьевне быть такой же жизнерадостной и верной подругой настоящего кадета. Бог по 100 лет просто так не отмеряет никому... Заслужил кадет Корбе - молодец!
Vadimus : После длительной паузы продолжу... Продолжу еще немного о Версальском Корпусе, тем более, что на последнем Съезде кадет в Вашингтоне (сентябрь 2008 г) мне довелось познакомиться с некоторыми из них... Василий Ротов. Фотографии из семейного архива семьи Ротовых: Маленький Вася на руках отца. И Вася в форме кадета Версальского корпуса. Карандашный портрет В. Ротова Папа и мама кадета Ротова Могилы родителей на знаменитом кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа Выпускники Версальского корпуса разных лет на Съезде в Вашингтоне (В. Ротов третий слева направо) К ИСТОРИИ ВЕРСАЛЬСКОГО КАДЕТСКОГО КОРПУСА. Борис Павлов Из журнала "Кадетская перекличка" № 18 1977г. В конце 20-ых годов, под Парижем был основан Русский Версальский кадетский корпус-лицей. Начинание казалось бы невозможное в наших беженских нищенских, бесправных условиях. Но нашлись люди, загоревшиеся этой идеей, бессребренники, отдавшие все свои силы этому делу. Такие, как наш «Дед», ген. Владимир Валерьянович Римский-Корсаков, ставший первым директором этого корпуса, как полк. Борис Дмитриевич Приходкин, воспитатель этого корпуса, бывший кадет 2-го Московского кад. корпуса и другие. Нашлись люди, которые помогли достать деньги, купить дом под Парижем и организовать постоянную помощь. И вопреки всему что казалось невозможным, это хорошее начинание было осуществлено. Во время 2-ой мировой войны этот корпус перестал существовать, после войны была попытка опять его возобновить. Был организован комитет, поставивший перед собой эту задачу. Конечно опять возник вопрос где получить финансовую помощь. В двадцатых годах достать деньги для корпуса очень помог Белоусов, бывший кадет 1-го Моск. кад. корпуса. Поэтому Белоусову было написано одним из новых организаторов письмо, с просьбой ознакомить их с тем, что и как им (Белоусовым) было тогда в этом отношении сделано. Белоусов ответил и вот оригинал этого письма совершенно случайно попал мне в руки. Кто лицо, кому это письмо было адресовано, я не знаю. Прошло почти 50 лет с того времени, которое описывается в этом письме, никого из тех кто упоминается в этом письме уже давно нет в живых. Поэтому, мне кажется, я в праве опубликовать это интересное письмо. Дорогой Николай Людвигович! Прости, что задержался с описанием того, как мне удалось достать деньги на создание Кад. Корпуса во Франции. Мне пришлось искать документ, в котором было написано, когда точно это происходило, т. к. я забыл не только месяцы, но и год. В 1928 году я должен был по делу поехать в Америку. Перед отъездом я зашел попращаться с моим бывшим директором 1-го Моск. Кад. Корпуса Вл. Вал. Римским-Корсаковым. Несмотря на то, что из 1- го Моск. Кад. Корпуса я был переведен в Морской Корпус, отношения наши остались самыми хорошими. Генерал, зная что у меня не мало знакомых на свете, просил меня не смог бы я достать денег на создание Кадетского корпуса здесь во Франции. К кому он ни обращался, ничего из этого не выходило. Я обещал сделать, что смогу. Уезжая я припоминал друзей и знакомых, кто находился в то время в Америке, и припомнил Анастаса Вонсяцкого, женатого на богатой американке. Адрес его я знал, знал и жену его Мэри (отчества не помню, да у них его и нет). Вонсяцких было два брата. Старший был во 2-ом Московском К. К., откуда был переведен в Суворовский в 5-ом году. Младший, Анастас, тоже поступил в этот корпус. Приехав в Нью-Йорк, я, не откладывая и прежде чем начать работу из-за которой я туда приехал, хотя в кармане у меня после поездки осталось всего лишь 12 долларов, отправился в город Томпсон (штат Коннектикут), где проживал Вонсяцкий. Там я его не застал, но встретил мужа его сестры, полк. Бекмамедова и благодаря его любезности смог дождаться Анастаса, который не замедлил приехать. Для того, чтобы удачнее была моя миссия, я захватил с собой 2 кадетских журнала, выходивших уже тогда, — один с фотографиями маленьких оборванных и грязных кадет, выбравшихся из России, другой с фотографиями где они снова приобрели кадетский вид и смогли продолжить свое образование под руководством собравшего их старого генерала Римского-Корсакова. (Фотографии были из истории Крымского кад. корпуса). Показав эти журналы Вонсяцкому и спев с ним дружно нашу «Звериаду», я сказал, что уверен в том, что он поможет генералу в его хорошем начинании. Вонсяцкий спросил: «Сколько надо?» Я сказал ему, что отвечу дня через три и послал Римскому-Корсакову телеграмму с сплоченным ответом. Через 2 дня я получил ответ: «Хорошо, если бы 100 тысяч франков». Вонсяцкому я сказал, — 200 тысяч франков. Не говоря ни слова, он подписал чек на 200 тысяч франков. (Это тогда было около 20 тысяч долларов, сумма по тем временам довольно большая.) Вонсяцким был устроен ужин, на который были приглашены соседи, — все богатейшие американцы. Он познакомил меня с ними и рассказал про цель моего приезда и про наше желание создать русский кад. корпус. Американцы на это сердечно откликнулись и сказали, что не трудно эту сумму поднять до 2-х с половиной миллионов франков, а может и больше. Зависеть будет, как люди возьмутся за это и будет ли дело поставлено по-американски. Я спросил, как понимать последнее. Они указали на огромное здание Бостонского университета — я его потом видел. Началом всего этого была большая ферма, с садом, огородом, парком и пр. Взрослые помимо занятий работали на этой ферме летом и на сколько это было возможным, эта ферма и жизнь в ней окупалась своими же средствами. «Не благотворительными вечерами, — как хитро сказал один из присутствовавших, — на них мы не надеялись». Окончившие же образование молодые люди, ставшие уже на ноги, помогали своими средст- вами, — кто сколько мог, дальнейшему развитию этой школы, которая дала им возможность получить образование. (Конечно это пример достойный подражания. Только для данного случая не совсем подходящий. В университете учатся взрослые люди, корпус-лицей же предполагался для детей. Можно предположить, что присутствующие американцы не совсем отдавали себе отчет о чем идет речь. Б. П.) На следующий день я уехал в Нью-Йорк, где была моя работа. Вернувшись в Париж в 1929 году, я застал там и Вонсяц-кого. Он скзаал мне, что образовался комитет, но с его действиями он не согласен. Куплен дом по его мнению не подходящий. «Поезжайте посмотрите!» Я поехал. Нужно сказать, что в те времена продавалось не мало помещичьих домов и цена некоторых из них была не очень высокая. В Парижском предместье я нашел этот дом, который мне тоже показался неважным, без всякого сада и парка. Внутренний вид соответстоввал наружному. Вернувшись в Париж, я побывал у Вонсяцкого и у ген. Римского- Корсакова, который меня сердечно благодарил. На мою критику дома он сказал, что его касается только педагогическая часть и спросил меня чем лучше всего отблагодарить госпожу Вонсяцкую. На что я ответил, что я слышал, что Мэри выйдя замуж перешла в православие. В ее скромных комнатах, в Коннектикуте — они жили скромно, хотя рядом был их огромный и богатейший дворец, который Вонсяцкая мне показывала — всюду были иконы и в спальне горела лампада. Лучше всего, сказал я, поднесите ей образ Божьей Матери с дощечкой, на которой будет вырезана благодарность от русских кадет. Я уехал работать на юг Франции. Слышал я также, что дом, купленный на деньги опять таки Вонсяцкого, был им продан корпусу за один франк. Вот все, что я вспомнил. Обнимаю Тебя крепко. Твой Белоусов. Хорошо бы было, чтобы кадеты Версальцы откликнулись на это письмо, разъяснили затронутые в этом письме вопросы и вообще познакомили бы нас с жизнью и историей Версальского корпуса, о чем большинство из нас мало что знает. Борис Павлов
Alex: Впечатляет!!! Сам Кадет Ротов - колоритнейшая фигура!!! Настоящий Генерал Русской Армии в отставке!
Vadimus : Воспоминания Борис Павлов. (с продолжением) Первые четырнадцать лет. Посвящается памяти алексеевцев. -------------------------------------------------------------------------------- Борис Павлов — четырнадцатилетний кадет, самый юный воин в партизанском полку генерала Алексеева. В полку служила большей частью молодежь, даже ветеранам было чуть за двадцать, недаром цветами своего полка алексеевцы выбрали белый и голубой — цвета юности и чистоты. История Алексеевского полка трагична, словно отражение судьбы России. Искренние, горькие, иногда забавные воспоминания Бориса Павлова — дар светлой памяти погибших товарищей и утерянной навсегда страны. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ Когда приближается старость, а с нею и нормальное завершение жизни человека, перестаешь мечтать и строить планы на будущее, начинаешь больше оглядываться назад и вспоминать далекое прошлое: свои ошибки и прегрешения, которые уже не исправишь; людей, с которыми тебя сталкивала жизнь, из которых многих уже нет в живых; события, которым ты был свидетелем. На события нашему поколению повезло, их хватило бы на несколько жизней. Часто того, что было вчера, не помнишь. Но то, что было в далеком детстве, в юности, еще живо и ярко. Хочется этим поделиться и рассказать об этом. Ведь писать мемуары — привилегия не только государственных мужей и знаменитостей. Калифорния 1972 г. 1. ДЕТСТВО Наша семья, в которой я начал свою жизнь, была типично русской семьей того времени, со всеми ей присущими положительными и отрицательными свойствами. В молодости отец мой отдал дань увлечению крайними революционными течениями. В 1905 году он был даже арестован, но, так как за ним больших преступлений не оказалось, он был вскоре выпущен на свободу. У нас в семье любили рассказывать, как мою старшую сестру, которой тогда было три года, научили петь "Марсельезу". Когда приходили гости, ее ставили на стол рядом с самоваром и она исполняла эту песню под громкие аплодисменты слушателей. Со временем мой отец, как видно, поправел, и на моей памяти он уже был умеренно-либерально настроенным человеком. В 1905 году меня еще не было на свете. Моя сознательная жизнь начинается немного позднее, я родился в 1906 году. Одно из моих самых ранних воспоминаний связано с кометой Галлея (1910 год), которая тогда, подойдя к земле, якобы могла своим хвостом задеть нашу землю. Страхи и разговоры об этом дошли и до нашей детской. Это было в тот год, когда от нас ушла наша няня, прожившая в нашей семье много лет. Мы все ее очень любили. Может быть, поэтому и комета запомнилась. В свою деревню няня пошла пешком, собираясь раньше зайти, как она говорила, к "Угодникам". По дороге она пропала и в свою деревню не пришла. Мама предполагала, что она ушла в монастырь. Зашла и осталась доживать свой век у своих угодников. Запомнился первый пожар в моей жизни, поразивший детское воображение. Ночью загорелся соседний дом. Помню красные отблески на стенах нашей детской, испуганное лицо матери, звон набата с ближайшей колокольни, треск горящего дерева, крики пожарных и шум толпы на улице. Было ветрено, и была возможность, что пожар перекинется и на наш дом. Чтобы он не загорелся, его поливали водой и на всякий случай выносили из него вещи. Нас перенесли в один из соседних домов к знакомым и там положили в кровати с другими детьми. Это была моя первая встреча со страшной, разбушевавшейся, не знающей пощады и жалости стихией. Помню первый аэроплан, мною виденный. Это было в 1910 или 1911 году, мы жили тогда в Твери. На огороженном большом поле, приспособленном, наверно, для скачек (чтобы попасть туда, надо было покупать билеты), с шумом и треском первый раз в этом городе поднялся аэроплан. На небольшой высоте, так что пилот был хорошо виден, аэроплан сделал два или три круговых залета и потом спустился. Пришедшая в восторг публика кричала, махала платками, чтобы лучше видеть, лезла на скамейки. Мы потом еще долго сидели, ожидая, что, может быть, аэроплан полетит еще раз, но он не полетел. На этом представление кончилось, и за это тогда платили деньги! Помню первое кино, которое я видел: шла "Страшная месть" по Гоголю, поставленная, как мне тогда казалось, очень страшно. Даже были мертвецы, встающие из могил. После этого я долго боялся ходить вечером по нашему темному коридору. Большим событием в моей жизни была первая опера. Было это уже много позднее, в театре Зимина в Москве. Нас с сестрой повели на "Черевички" Чайковского. В те годы сама музыка, видно, для меня еще не была интересна, о ней не сохранилось никаких воспоминаний. Захватила же сказочно поставленная, трогательная история любви кузнеца Вакулы к гордой красавице Оксане, с продувной Солохой, с пузатым Пацюком, уплетавшим галушки, с чертом, вылетающим из трубы и крадущим месяц. "Вечеров на хуторе близ Диканьки" я тогда еще не читал. С 1913 годом связаны воспоминания о праздновании трехсотлетия дома Романовых. Эти события как-то затронули и нашу семью. Отец тем летом ездил в лагерь "Потешных". Там были также ученики из гимназии, где он преподавал. В этот лагерь съехалось несколько тысяч школьников из разных школ. Отец оттуда привез нам коробки конфет с портретами царской семьи, которые раздавались всем участникам торжеств. Отцу в лагере не понравилось. Говорил, что там целое лето только и делали, что учили детей маршировать и делать с игрушечными ружьями разные строевые приемы, и все это только для того, чтобы один раз участвовать в параде, который будет принимать Наследник. Организация "потешных", созданная как бы в подражание потешным Петра Великого, по идее, казалось бы, неплохое начинание — воспитывать молодежь в национальном духе, — не привилась и вскоре после окончания торжеств трехсотлетия заглохла. В тот год во всех театрах России ставилась "Жизнь за Царя". Водили и нас смотреть ее. Потом долгое время нашим любимым героем был Иван Сусанин. В нашем детском "театре", располагавшемся в сарае, сцена смерти Сусанина была самой популярной в "репертуаре". Эти последние более или менее спокойные для России годы мы жили в Клину, небольшом уездном городе Московской губернии. Городок самый обыкновенный, отличавшийся разве тем, что здесь долгие годы жил Чайковский (но я этого тогда не знал). В 1914 году наша семья вместе со всей русской интеллигенцией пережила подъем небывалого патриотизма. Отец, уже не такой молодой, даже порывался идти на фронт добровольцем. И только уговоры и мольбы матери (уже наполовину больной) убедили его этого не делать. Он как служащий Министерства народного просвещения воинской повинности не подлежал. Мы очень переживали наши военные неудачи и очень радовались нашим редким победам. Посылали на фронт посылки, писали письма солдатам, сестра и мама вязали теплые чулки и варежки. Картина, типичная для того времени. Первых раненых, прибывших к нам, встречал весь город. В школе, недалеко от нас, открылся большой лазарет (сама школа была переведена в другое помещение). Моя мать вначале, пока у нее были силы, ходила туда помогать ухаживать за ранеными. Но недолго ей пришлось ухаживать за. ними. У нее нашли туберкулез. В те времена его лечить по-настоящему еще не умели, и поэтому все попытки остановить процесс не достигли результата. Ей был предписан строгий режим, усиленное питание и жизнь в сосновом лесу, но это не помогло. Мы ездили в Уфимскую губернию пить кумыс, который будто бы делает чудеса. Там, в предгорьях Урала, в небольшой башкирской деревне провели лето. Нам всем было очень интересно, мы как бы попали в Азию. Пили кумыс все. Сначала казалось невкусно и нас — детей — нужно было заставлять, а потом привыкли и пили с удовольствием. Маме стало лучше, но, как потом оказалось, только временно. На следующий год она опять ездила на кумыс. А после этого доктора послали ее в санаторий в Крым, где она перед смертью пролежала несколько месяцев. В те дни войны смерть близких стала повседневным явлением, но это не уменьшало нашего горя и наших волнений за маму. Приблизительно в то же время пришло известие, что на румынском фронте от тифа умерла моя тетя, двоюродная сестра отца, молодой доктор; окончив медицинский факультет, она сразу пошла на фронт. У отца не было родных сестер, и, может быть, поэтому он очень переживал ее смерть. В Клину появились беженцы. Напротив нашего дома поселилась польская семья из Варшавы. Странно было видеть на нашей тихой, такой провинциально-русской улице в окне зажженную елку, когда у нас был еще пост. Война затягивалась. С фронта приходили вести все более и более тревожные. Настроение у всех падало. Все чаще и резче в разговорах взрослых раздавалась критика царского правительства. Все вокруг ждали каких-то перемен. События начала 17-го года наша семья встретила одобрительно, с надеждой, что они помогут России выйти из тупика. Такое легкомыслие было проявлено не только нашей семьей. В те дни так чувствовала почти вся "думающая", а с нею и недумающая Россия. Поверили, что революция несет долгожданную свободу и справедливость, что война теперь закончится победой и все будет хорошо. Не помню, чтобы кто-нибудь из окружающих говорил другое, а в эти первые дни у нас в доме перебывало немало народу. Однако, чтобы не впасть в преувеличения, должен отметить, что были и исключения и не все были так недальновидны. Так, например, у моей жены сохранились совершенно другие воспоминания, связанные с Февралем. В ее семье это событие было воспринято как тягчайшее для России потрясение, совершенно недопустимое во время войны. Все произошло независимо от воли отдельных людей, неожиданно даже для тех, кто эту революцию подготавливал. Старое здание Российской империи, казавшееся еще вчера мощным и несокрушимым, без особых усилий со стороны революционеров развалилось буквально в два дня. У старой России защитников не нашлось. Даже настоящей революции не получилось. То, что происходило в феврале на улицах Петрограда, было просто избиением исполняющих свою службу городовых. Но их кровь не в счет, и февральская революция была названа "бескровной". Вся Россия тогда читала запоем газеты. Каждый день приносил что-то новое. Я тоже читал их и по-своему переживал происходящее. Мне отец посоветовал все интересные статьи, фотографии, распоряжения и декреты Временного правительства вырезать и складывать в специальную папку. Я этим увлекся и первые месяцы занимался систематично. Конечно, эта папка пропала. А жаль, было бы любопытно теперь ее почитать. Поддавшись всеобщему психозу взрослых, мальчишки нашей улицы решили корпоративно принять участие в праздновании 1 Мая. Собрали между собой несколько рублей, чтобы сшить большой красный флаг. Но когда пошли покупать материю, к нашему огорчению красной материи ни в одном магазине не оказалось, уже вся была распродана. Без флага идти в процессии было неинтересно, и наше участие в демонстрации не состоялось. На первый день Пасхи умер мой дедушка, папин отец. В старое время говорили, кто умирает в этот светлый день, тот попадает прямо в рай. Может, дедушка и заслужил это, судить не берусь. Прожил он долгую, в молодости довольно бурную жизнь. Как рассказывали, нрава он был непокорного, вспыльчивый, ни перед кем не гнущий голову. В первой половине; прошлого столетия он начал учиться в одном из московских кадетских корпусов. Дошел до седьмого класса. На свое несчастье, влюбился в дочку директора корпуса, и она, кажется, питала к нему какие-то чувства. Решил пойти просить руки и, конечно, получил отказ. С этого и началось. Чтобы отомстить, он ничего лучшего не придумал, как выбить окна в квартире директора. И вот за несколько недель до окончания его выгнали из корпуса с "волчьим билетом". После этого ни одно учебное заведение не имело права его принять. Служил он в армии вольноопределяющимся где-то на Кавказе. Вернувшись домой, неожиданно женился на простой крестьянке, бывшей своей крепостной. Судя по портрету, который висел у них, бабушка в молодости была очень красивой. Я ее помню уже старушкой, всегда веселой и со всеми приветливой, к тому же имевшей особое свойство привлекать к себе молодежь. Жили они очень скромно — дедушка получал маленькую пенсию. После Кавказа служил где-то по дворянству. В наши приезды к ним, особенно в длинные рождественские вечера, у них любила собираться соседская молодежь и детвора. Какое-нибудь скромное, но всегда вкусное угощение, пение, игры, гадание. Бабушка на этот счет была большая выдумщица. С ней никогда не было скучно. Дедушка и бабушка жили в Торжке, небольшом уездном городе Тверской губернии; туда мы приезжали их навещать, там дедушка и умер. Когда я вспоминаю Россию, я всегда вижу город моего детства — Торжок, захудалый провинциальный городок, но имеющий свою интересную историю. Очень древний — первый раз упоминается в летописи под 1015 годом. Гордый своим прошлым: когда-то он даже отстаивал свою независимость у самого Государя Великого Новгорода. "Да не возьмет верх Новый Торг (старое название Торжка) над Новгородом, и Новгород не будет под Торжком", — писал новгородский князь Ярослав, собираясь в поход против суздальского князя Мстислава. Не знаю, где еще можно было найти такой маленький город с такой массой старых церквей и монастырей. Счастливы ли были люди, жившие в нем — это другой вопрос, но в моих сентиментальных воспоминаниях детства он сохранился как олицетворение старой, патриархальной, ушедшей навсегда России. Той России, которую иногда, чтобы стало теплей на душе, позволяешь себе немного идеализировать. Торжок, расположенный на перекрестке важных водных и сухопутных путей, был когда-то богатым городом. Он с давних времен славился на всю Россию своими изделиями из сафьяна. Столетиями был главным поставщиком их для московских царей. Здесь находился "Государев сафьяновый двор", во главе которого стоял специальный боярин. Почти все, что делалось из сафьяна, потом золотошвеями расшивалось узорами шелком, серебром или золотым "новоторжским" кованым или литым швом. За свои изделия еще перед революцией Торжок получал на всемирных выставках золотые медали и "гран-при". Привези мне из Торжка Два сафьянных сапожка, — поется в старой народной песне. Пушкин, как-то проезжая через Торжок, купил здесь в подарок жене своего друга П. А. Вяземского расшитые золотом пояса. "Получила ли княгиня поясы и письмо мое из Торжка?" — писал он Вяземскому; и дальше: "Скажи княгине, что она всю прелесть московскую за пояс заткнет, как наденет мои поясы". Через Торжок проходил Петербургский тракт или, как его еще называли, Государева дорога, главный прямой путь из Петербурга в Москву. Ямской промысел играл важную роль в жизни города. Почти всю левобережную часть Торжка составляла Ямская слобода, кормившаяся от этой дороги. Для проезжающих здесь существовала известная гостиница ямщика Пожарского, славившаяся своей кухней. Кто только в ней не останавливался: и Радищев, и Державин, и Гоголь, и Лермонтов, и Лажечников. На досуге отобедай У Пожарского в Торжке, Жареных котлет отведай И отправься налегке... пишет в одну из своих остановок в этой гостинице Пушкин. Здесь часто бывала пушкинская Анна Керн. Здесь же в селе Грузины, рядом с Торжком, она и похоронена. У нас говорили, что именно здесь Пушкин написал свое знаменитое "Я помню чудное мгновенье". (Литературоведы же утверждают, что оно было написано в Михайловском.) В Торжке одно время жил Островский, принимавший в то время участие в переписи городов Российской Империи. Предполагают, что в "Грозе" он описал Торжок, дав невеселую картину суровых нравов тамошнего купечества, и списал, буквально с натуры, наш крутой обрыв над Тверцой. Под Торжком родился и вырос великий бунтарь Бакунин. Здесь часто в их имении Премухино бывал Тургенев, ухаживавший за одной из сестер Бакуниных. Здесь же в Торжке Пьер Безухов Толстого, переживающий душевную драму после своей дуэли с Долоховым, ведет долгий разговор с крупным масоном Осипом Бездеевым. С проведением Николаевской железной дороги, соединившей две столицы, Петербугский тракт опустел: не стало ни фельдъегерей, ни пышных царских поездов; умолкли валдайские колокольчики. Город затих и начал хиреть. Были и другие причины оскудения Торжка. При Петре Великом был сооружен первый в России искусственный канал, так называемый Вышневолоцкий, связавший через Волхов, Мету и нашу Тверцу Балтийское море с Волгой. По нашей Тверце, мимо Торжка, пошли караваны кораблей и барж, груженых хлебом и другими товарами. Это оживило торговлю и дало новые заработки. Но в XIX веке была открыта новая, более глубокая и удобная, Мариинская водная система (в нее вошли другие реки), способная пропускать большие по размерам корабли. Вышневолоцкой системе был нанесен непоправимый удар, она постепенно начала умирать, мелеть и наконец сообщение по ней прекратилось. И в этом нашему городу не повезло. На моей памяти по Тверце сплавлялись только плоты леса, с которых купающимся мальчишкам было очень удобно нырять. * * * В этом городе наша семья пустила глубокие корни. Здесь у нас было много родственников. Здесь родились, выросли и поженились мои родители. Здесь жили и мои другие дедушка и бабушка, родители моей матери. Здесь жил мой прадед со стороны матери. Когда я его видел в последний раз, ему было больше ста лет. Он был уже слепой — ослеп от старости. Отец мамы был из небогатых купцов. Мама была единственным ребенком, и поэтому нас, внуков, у них в доме особенно горячо любили. Здесь не было так весело, как у другой бабушки, но было больше заботы и, может быть, больше порядка и дисциплины, против которой мы иногда бунтовали. Дом жил строгим патриархальным бытом, установившимся поколениями. По вечерам в комнатах полумрак зажженных лампадок. В бабушкиной комнате теплая лежанка, на которой она вечером любила отдыхать и где я часто сидел, слушая ее рассказы о прошлом. В молодости, переезжая на санях через реку, она с лошадьми провалилась под лед. С того времени у нее начался ревматизм и появилась особенная любовь к теплу. Рядом с их домом был сад, который, как все в детстве, казался мне огромным. В саду своя баня, где дедушка парился по субботам. Из окон дома — вид на реку Тверцу, перерезающую Торжок на две части. Летом на этой Тверце я проводил большую часть дня, купаясь, ловя на удочку уклеек, плотву, пескарей, которых здесь было множество. Над рекой на противоположном берегу, на высоком холме, окруженный зубчатой крепостной стеной, со многими церквами, с высокой колокольней, находился известный Борисоглебский монастырь, один из старейших в России. Как говорит предание, он был основан конюшим Владимира Святого, боярином Ефремом, которому понравилось это "вельми прекрасное место". В конце XVIII столетия на месте древнего монастырского собора был построен новый величественный Борисоглебский собор, по планам известного архитектора Н. А. Львова; на расходы ново-торжское купечество не поскупилось. Закладка его происходила в необычайно торжественной обстановке, в присутствии Екатерины Великой и всего двора. Специально для царицы, которая прожила в Торжке неделю, был построен дворец. Потом долгие годы он был украшением города и назывался "Путевой дворец". В мое время там была женская гимназия. Летом Тверца мелела, но у монастыря была большая яма, и там всегда было глубоко. Туда я любил ходить с отцом купаться. Шли обыкновенно под вечер, когда солнце уже садилось и река начинала дымиться. Становилось свежо, но вода поэтому казалась особенно теплой. Посредине реки под водой лежал огромный валун. Его называли "Бабушкин камень". Считалось, -что кто до него доплывет, уже умеет плавать. В последний год, переплывая реку, я всегда на нем останавливался, чтобы передохнуть. Иногда дедушка брал меня с собой на настоящую рыбную ловлю. Ехали на лошадях на речку Осугу, которая перед впадением в Тверцу прихотливо вьется по нашему уезду. В памяти оста-пись извилистые берега, заросшие ивняком, высокая трава, по утрам обильно покрытая росой, тихие левитановские омуты, дым костра и вкус ухи, которую мы варили. Дедушка часто говорил, что нет на свете ничего красивее нашей Осуги. Во время татарского нашествия, после двухнедельной осады, Торжок был взят приступом. Город татары сожгли, а оставшихся жителей угнали в полон. И вот на этой речке Осуге, у места, которое в мое время называлось "Татарским бродом", произошла решительная битва татар с новгородской ратью. Русские стояли твердо и не отступили. Так и не удалось татарам взять Новгорода. Курганы, разбросанные по берегам Осуги, народ называл — верно, и теперь называет — "Татарскими могилами". Через Торжок проходило шоссе, соединяющее Москву с Петроградом, бывший Петербургский тракт, о котором я уже упоминал. В последние годы перед Первой мировой войной, когда автомобиль начал завоевывать мир, стали устраиваться автомобильные и мотоциклетные гонки и у нас в России, даже на такие длинные пробеги, как Петербург — Москва (606 верст). Во время этих гонок наш тихий Торжок наполнялся шумом моторов, гудками автомобилей, чуждым запахом бензинного перегара. Все это было интересно и весело, в особенности для нас, детворы, но, как теперь думаю, мало гармонировало с общим колоритом нашего города. Ему были больше к лицу лихие ямские тройки и звонкие валдайские колокольчики прошлого. К старости человек становится многословен, или попросту болтлив. А хотелось бы еще рассказать, как у нас в Торжке на масленицу катались на тройках; вспомнить рассказы отца, как в его юности устраивались кулачные бои (при мне они уже были запрещены), когда на льду Тверцы стеной сходилась, показывая свою удаль, лево- и правобережная молодежь города; как на Прощеное воскресенье на берегу Тверцы провожали и жгли масленицу, а потом в тот же день вечером просили друг у друга прощения, кланяясь друг другу в ноги; как на Пасху я с соседскими мальчиками звонил на колокольне нашей Воздвиженской церкви; как у нас гоняли голубей, в нашем городе этим спортом увлекались и мал и велик. Торжок своими голубями славился на всю Россию. Ведь недаром в его гербе было девять летящих голубей. Но всего не перескажешь; да это, верно, другим и неинтересно. В июне умерла мама. Как я уже писал, перед смертью она провела несколько месяцев в Крыму. Умирать ее привезли в Торжок, в дом ее родителей, это было ее желание. Она была еще очень молода, ей было только тридцать четыре года, и она так хотела жить. Было много венков из белой и лиловой сирени, она как раз была в полном цвету. В доме запах ладана, затянутые темной материей зеркала. Убитые горем бабушка и дедушка. Мама была их единственным ребенком. Гроб несли на руках через весь город, катафалков в городе еще не существовало. На каждом перекрестке улиц короткие литии. И наконец, наше заросшее, тенистое кладбище, которое мне так хотелось бы еще раз в жизни посетить. Потом поминки с множеством народа, так тогда полагалось. *** Грустные события последних месяцев в нашей семье отвлекли внимание и даже на некоторое время заставили забыть о происходящем вокруг. А за эти месяцы многое изменилось. Радужные краски Февраля успели полинять. Все оказалось не так просто, полно разочаровывающих неожиданностей. Вместо того, чтобы стало лучше, с каждым днем все становилось хуже и хуже. Среди приехавших на похороны был мой двоюродный брат Володя, кадет 6-го класса 3-го Московского кадетского корпуса. Он как раз вернулся из поездки к отцу, когда полк, которым его отец командовал, был отведен в тыл на отдых. (Его отец потом погиб у Колчака, на посту последнего белого коменданта Петропавловска на Камчатке.) Из таких поездок к отцу Володя обыкновенно привозил немецкие сабли, штыки, каски, которыми была увешана его комната в их доме. В этот раз он трофеев не привез. Он рассказывал, наверно, со слов отца, что армии у нас больше нет: солдаты митингуют, воевать не хотят и воевать не будут. Рассказывал, что все в армии последними словами ругают Керенского, который якобы во всем виноват. Все, что он говорил, было для меня совершенно ново и неожиданно, и в моей детской голове получилась каша и неразбериха; впрочем, верно, не только в моей. В нашем городе стоял запасный полк. Летом был отдан приказ об его отправке на фронт. Как протест против этого солдаты устроили демонстрацию. Они уже были не те, какими мы их привыкли видеть - возвращающимися с ученья через город стройными рядами, со звонкими песнями. Теперь это была распущенная толпа, с расстегнутыми воротниками, с цыгарками во рту, с красными бантами и флагами. Полком их уже нельзя было назвать. Среди них была группа, которая несла тогда мне еще незнакомый желто-голубой флаг. Потом кто-то разъяснил, что это украинцы с украинским флагом. В это время где-то уже началось формирование отдельных украинских частей, и эта идея докатилась и до Торжка. Приблизительно в то же время произошло событие, взволновавшее наш тихий город.. Были убиты и ограблены старик и старуха - евреи, про которых был слух, что они очень богаты. Старожилами они не были, приехали в наш город во время войны как беженцы из-под Варшавы. Подозрение пало на каторжника, недавно вернувшегося из Сибири. Ведь той весной вместе с политическими были выпущены на свободу и уголовные преступники. Арестовать его не удалось, так как он успел скрыться. Хоронили этих несчастных стариков с большой помпой, почему-то как жертв революции: с музыкой, с красными и сионистскими флагами, с пением "Вы жертвою пали в борьбе роковой...", с длинными речами. Тем летом так любили их произносить. Володя, о котором я писал выше, с раннего моего детства был для меня авторитетом, которому я во всем старался подражать. Моей мечтой было стать таким же, как он, кадетом, и носить такую же красивую форму. У моего дедушки, которого мы в том году похоронили, были кое-какие связи и знакомства, и он много раньше начал хлопоты о том, чтобы устроить меня на казенный счет в кадетский корпус. Перед этим он устроил мою старшую сестру в институт. Этой весной было получено извещение, что я получил стипендию от тверского дворянства и что в конце июля должен явиться на приемный экзамен во 2-й Московский кадетский корпус. Любопытно, что получили мы это уже после революции, когда, казалось бы, дворян больше не существовало. Видимо, раз заведенная машина продолжала по инерции действовать и дальше. Да, собственно говоря, и дворянской крови во мне было немного, только по отцу моего отца! Экзамены в корпус были довольно трудные, и летом, когда все гуляли, мне пришлось сидеть за книжками. Мне даже наняли репетитора. Но страхи были напрасны, и экзамен прошел благополучно. На меня, начинающего "военную карьеру", сильное впечатление произвело то, что в экзаменационной комиссии были только офицеры и даже два полковника. Как бы в награду за хорошо выдержанные экзамены мы всей семьей поехали к нашим друзьям в Подсолнечное — поселок на Николаевской железной дороге, между Клином и Москвой. Окруженное лесами, на берегу небольшого, красиво расположенного Сенежского озера, с рыбной ловлей, купаньем, катаньем на лодке, собиранием грибов, Подсолнечное имело все прелести старого дачного Подмосковья. На его окраине была текстильная фабрика, где служил приятель моего отца, к которому мы приехали в гости. Я уже в эмиграции читал (журнал "Возрождение"), что эта фабрика была якобы очень хорошо по тем временам оборудована и, что еще более интересно, была одной из самых передовых не только в России, но и в Европе по бытовым условиям жизни рабочих. Смотреть и знакомиться, как живут рабочие, если верить этой статье, приезжали даже из Европы. Упоминаю об этом вовсе не для того, чтобы показать, как хорошо жилось рабочим в старой России, это было бы преувеличение, а для того, чтобы показать, что и у нас находились умные хозяева, проявлявшие заботу о тех, кто на них работал. В середине августа в Москве происходило Государственное Совещание, на которое съехались делегаты со всей России. Отец ездил из Подсолнечного посмотреть, что там происходит. Приехав оттуда, с увлечением рассказывал про генерала Корнилова, самого популярного участника этого Совещания. В те дни Москва, уже разочаровавшаяся в Керенском, встречала Корнилова как надежду и вождя, который твердой рукой сумеет восстановить боеспособность армии, а в тылу наведет порядок и законность. К несчастью, как мы знаем, этого не произошло, а окончилось самоубийством генерала Крымова, предательством Керенского (как утверждают его противники), а для Корнилова и его единомышленников Быховской тюрьмой. (продолжение следует)
полная версия страницы