Форум » Общие разговоры » Кадетская перекличка (продолжение) » Ответить
Кадетская перекличка (продолжение)
Vadimus : Р. ПОЛЧАНИНОВ ВОСПОМИНАНИЯ НЕКАДЕТА Сараево, 20-е годы Мы приехали в Королевство СХС (Югославию) в 1921 году. Все Приморье с Владивостоком было еще в руках белых. В Туркестане и Монголии еще шли бои, Тамбовская губерния была охвачена Антоновским восстанием. Против большевиков восстали матросы Кронштадта. Были и другие восстания. В Королевстве СХС некоторые кадеты, окончив корпуса, шли в первые годы (до 1923-го) в Николаевское кавалерийское училище Белой Церкви (Югославия) продолжать свое военное образование. В то же время в Болгарии продолжались занятия еще в семи юнкерски училищах, продолжавших выпускать офицеров. Генерал Врангель считался до 1 сентября 1924 года Верховным главнокомандующим Русской армии, и в Сремских Карловцах (Югославия) был его штаб. Этот штаб был занят не только переводом воинских частей на «трудовое положение», но и планировкой продолжение борьбы с большевиками. Для народной песни «Не для меня придет весна» молодежь придумала не очень веселую концовку: Не для меня придет война, Умчусь я в сопки Приамурья, Сражусь я с бандой большевистской, Там пуля ждет меня давно. Русская эмиграция считала свое "трудовое положение" временным и была готова по первому сигналу встать в строй и двинуться в поход на большевиков. В Королевстве СХС было три кадетских корпуса — Донской Крымский и Русский. Последний был в Сараево, что и было отмечено в «Звериаде»: В горах средь Боснии, далеко В долине дикой и глухой, Лежит Сараево глубоко, Над быстрой горною рекой. И там на площади угрюмой, Безмолвна, сумрачна на вид, Как бы полна тяжелой думой, Казарма старая стоит. «Звериада» — это кадетская летопись в стихах. Каждый выпуск добавляет что-то от себя. «Звериада» — это книга в роскошном переплете, со страницами, украшенными рисунками и каллиграфическим текстом. Она была символом кадетских традиций — таинственных, о которых посторонним не следовало знать. «Звериада» хранилась у восьмиклассников, и когда они кончали корпус, она передавалась на «ночном параде» следующему выпуску. Преподаватели и воспитатели, которые сами были когда-то кадетами, знали обо всем этом, но делали вид, что не знают. Кроме кадетского корпуса была в Сараево и русская начальная школа. Мальчики, кончавшие школу, поступали в корпус, а девочки уезжали в один из двух девичьих институтов — Донской или Харьковский. Корпуса и институты были закрытыми учебными заведениями, т. е. школами-интернатами, где ученики пребывали семь дней в неделю, имея право уходить в отпуск по субботам после обеда и до всенощной и по воскресеньям после богослужения и примерно до 5 часов вечера. В среду вечером кадеты 7-х и 8-х классов могли покинуть корпус на два часа. Так, во всяком случае, было в Белой Церкви, куда в 1929 г. был переведен корпус из Сараева. Некоторые мальчики, жившие в Сараево, могли быть в виде исключения «приходящими», т. е. жить дома и только приходить в корпус на занятия. Родителей это устраивало, но директор корпуса генерал-лейтенант Борис Викторович Адамович всячески старался не уступать просьбам родителей и требовал, чтобы все кадеты жили вместе в интернате. Он был по-своему прав. Приходящие в глазах всех других кадет выглядели то ли какими-то привилегированными, то ли какими-то неполноценными кадетами. Это мешало созданию кадетского духа, кадетской спайки и всему тому, чем отличались кадеты от гимназистов, которых они презрительно называли шпаками. Отличались кадеты от гимназистов и некоторыми специфическими выражениями. Например, гимназисты говорят «одноклассник», а кадеты — «однокашник», потому что ели одну и ту же кашу. Теперь это слово считается устаревшим и потерявшим смысл, а было бы неплохо вернуть его на старое место в русском языке. Были в Югославии интернаты и при русских мужских и женских гимназиях, но там был другой, некадетский и неинститутский дух. Сараевские школьники, за редким исключением, поступали в корпуса и институты. Мой отец окончил в Тифлисе (ныне Тбилиси) гимназию, хотя имел право как сын офицера учиться в Тифлисском корпусе. Против кадетского корпуса была его мать-грузинка (урожд. Ассатиани), которая хотела, чтобы мой отец посещал уроки грузинского языка и литературы. Для желающих при гимназии были грузинские уроки, чего в корпусе не было. В корпусе все кадеты должны были посещать все уроки. Исключения для кого-то противоречили кадетскому духу. После гимназии мой отец поступил вольноопределяющимся во Владикавказский пехотный полк, а после отбытия воинской повинности поступил в Тифлисское пехотное юнкерское училище, окончив которое был выпущен в офицеры (ускоренный выпуск в 1905 г.). Борис Иванович Мартино, отец моего друга детства Бори, окончил Морской кадетский корпус. Он нам любил рассказывать о разных комичных происшествиях, но никогда не говорил, что были у него и трудности. Нет, не с преподавателями или воспитателями, а с кадетами же. Об этом мы кое-что узнали позднее. В пехотных корпусах, а может быть, и в некоторых гимназиях была традиция — когда кончались экзамены, «хоронить химию» Полагалась процессия и пение соответствующих песен с припевом «Химия, химия, сугубая химия». В Морском корпусе хоронили «Альманах» — книгу с описание морских течений, ветров, климатических условий и многих друга вещей, необходимых для плаваний по морям и океанам. Когда первый кадет шел сдавать экзамены, на доске для объявлений появлялось сообщение о том, что «Альманах» заболел. Каждый день появлялись новые сообщения о развитии болезни «Альманаха». И когда последний кадет сдавал последний экзамен, появлялось траурное сообщение о смерти «Альманаха». Ночь похоронная процессия шла по бесконечным коридорам (общая протяженность — 3 версты) с тихим пением соответствующих песен. По дороге делались остановки, например, перед химической лабораторией, преподавательской и обязательно перед квартирой директора. По традиции полагалось директору спеть «Анафему», достаточно громко, чтобы он слышал. Директора, которые когда-то сами были кадетами, не обижались, зная, что такова традиция. И вот однажды был назначен новый директор, который так понравился кадетам, что они решили спеть ему не «Анафему», а «Многая лета». Директор был потрясен. С ним чуть не случился удар. Были ведь и до него хорошие директора, но никому из них «Многая лета» не пели. У всех преподавателей были, конечно, прозвища. Одного кадеты прозвали Крокодилом, и когда встречались с ним в коридоре, то кто- нибудь начинал убегать от него зигзагом. Говорят, что от крокодилов надо убегать зигзагом, потому что они могуть кинуться прямо на жертву, но с трудом меняют направление. Борис Иванович знал много кадетских песен и стихотворений, но не все можно было цитировать детям. Отрывок из одного стихотворения я помню до сих пор. В Морском кадетском корпусе был Компасный зал, украшенный портретами мореплавателей во весь рост. Компасным он был назван, потому что был круглым и на полу были выложены румбы. В стихотворении говорилось, что ночью в канун корпусного праздника — 6 ноября, портреты оживали и устраивали смотр преподавателям, воспитателям и самому директору корпуса. Запомнились мне слова вице-адмирала Василия Михайловича Головнина (1776-1831) про одного преподавателя по прозвищу Ворса (растрепанный конец веревки), полученному за растрепанную бороду. Обращаясь к Ворсе, Головнин сказал: Был на море-океане, Был на острове Буяне, У японцев был в плену. Ни во сне, ни наяву Не видал до этих пор Рожи этому подобной. .. Из разных слышанных нами кадетских анекдотов стоит рассказать один. Петр Могила († 1647) был в 1627 г. избран архимандритом Киево- Печерской лавры, а в 1632 г. добился у польского правительства равноправия православных с униатами. В 1631 г. он основал высшее училище в Киеве «для преподавания свободных наук на греческом, славянском и латинском языках». Деятельность Петра Могилы проходилась на уроках Закона Божия. Один кадет невнимательно слушал законоучителя и не выучил урока. Когда батюшка спросил его потом, о чем говорилось на прошлом уроке, кадет встал и дал знак рукой, чтобы ему подсказали. Ему подсказали: «О Петре Могиле», а кадет ответил: «О Петре в могиле». - «А что он там делал?» - спросил законоучитель. «Спасался», — ответил не растерявшийся кадет. Были и другие подобные комичные случаи. Мой друг Боря Мартино был на два класса старше меня. Окончив в 1926 г. русскую начальную школу, он поступил в местную гмназию. Как раз в этом году Державная комиссия, которая ведала деньгами, отпускаемыми правительством Югославии на русские учебные заведения, решила сократить число кадетских корпусов и постепенно закрыть Русский кадетский корпус в Сараево. Для этого в 1926 г. был закрыт прием в первый класс. Даже если бы Мартино хотели отдать своего сына в корпус в Сараево, они бы не смогли этого сделать, а посылать в другой город в интернат они не захотели. Я был бы очень огорчен, если бы Боря уехал в другой город на весь школьный год, да и Боря не горевал, что не попал в кадеты, и мы этого вопроса даже не обсуждали. Мы и раньше бывали часто друг у друга в гостях, а теперь, когда Боря поступил в гимназию, а я остался в русской школе, стали ходить еще чаще в гости друг к другу. И Боря, и я должны были возвращаться домой к указанному времени, но иногда мы задерживались, и тогда родители писали друг другу записки с извинениями и объяснениями причин задержки. Телефонов ни у кого из нас не было, как и мало у кого в Сараево в 20-е—30-е годы. Летом 1928 г. я окончил русскую начальную школу и сдал вступительный экзамен в кадетский корпус. Это был уже третий год постепенного его закрытия. В Сараевском корпусе уже с осени 1928 года не было первых двух классов. Следующий школьный год был начат при отсутствии всей третьей роты — всех первых четырех классов. 5 сентября 1929 г. остатки корпуса покинули Сараево и были помещены в здании Крымского кадетского корпуса в Белой Церкви. Сдав в 1928 году вступительный экзамен в Сараево, я был принят в Донской кадетский корпус в Горажде, что и было сообщено мои родителям. По примеру Мартино, а надо полагать, и по их совету мои родители решили меня в Донской корпус не посылать, а отдать в местную гимназию, причем не в Первую мужскую, куда мне бы полагалось идти по месту жительства, а во Вторую, где уже учился мой друг Боря. Для меня это было большим ударом. Не потому, что я мечтал стать кадетом, а потому, что я не сомневался, что иного пути, как корпус, у меня нет. Военная форма, погоны, кокарда, строй... вырос в офицерской семье, в сознании, что мое место в строю. «Наш полк. Заветное, чарующее слово для тех, кто смолоду и всей душой в строю...» Этими словами начиналось посвященное кадетам стихотворение поэта К. Р. — Великого князя Константина Константинович Романова, которое я не раз слышал от моих друзей-кадет и которое еще в начальной школе знал наизусть. Я не мыслил себя шпаком. Я просил, я требовал, я плакал, ничто не помогало. Боря бывал у меня каждый день и со своей стороны оказывал на меня давление. Ведь отъезд в корпус значил для нас разлуку на 9 месяцев, а мы так привыкли друг к другу. Пришлось смириться и идти с отцом в гимназию на прием директору. Директор гимназии посмотрел на свидетельство о сдаче вступительного экзамена в корпус, написанное, кстати, только по- русски, и решил сделать мне небольшой формальный экзамен по сербско-хорватскому языку, который мы в русской начальной школе не проходили и по которому у меня не было отметки. Он мне дал прочитать что-то, написанное кириллицей и латиницей, поговорил со мной, посмотрел с грустью на меня и сказал отцу, чтобы он купил «читанику» (хрестоматию), нанял бы репетитора и чтобы я за лето хорошенько подучился. Я был принят в гимназию, о чем отец сообщил директору Донского корпуса. Хоть я и не попал в корпус, хоть я и не был смолоду в строю, полк остался для меня «заветным, чарующим словом». Р. Полчанинов «Славянка», 31 октября 1997г. КП №64-66, 1998г. 151
Ответов - 65, стр:
1 2 3 All
Vadimus : РУССКИЕ КАДЕТЫ В БЕЛЬГИИ Бельгийская Колония Русского Кадетского Корпуса В 1923 году пять кадет II выпуска Русского кадетского корпуса перебрались в Бельгию. На их счастье, им удалось найти покровительство организации «L'Aide Belge aux Russes», основанной кардиналом Мерсье, и они оказались его стипендиатами в бельгийских университетах, на полном содержании и попечении так называемого «Oeuvre»-а, ведающего стипендиатами кардинала. В настоящее время все они или инженеры, или директора фабрик и предприятий в Бельгии и Конго. В 1924 году, когда репутация кадет Русского корпуса уже была заложена этими пионерами, кардинал Мерсье, в ответ на просьбу директора корпуса, предоставил ему лично еще три стипендии, которые и были замещены кадетами IV выпуска. Мало-помалу в Бельгии, при Лувенском университете, образовалась колония в составе двадцати бывших кадет Русского корпуса, учредивших свое легализированное «Объединение» и живущих традициями своего родного корпуса... «Объединение», обложив себя денежным взносом и устраивая ежегодно «бал», учредило свою собственную стипендию в ««Oeuvre»-а и предоставило замещение ее личному усмотрению директора корпуса. Кончина кардинала Мерсье не прервала организованную им помощь Белым русским студентам и не лишила Русский корпус покровительства «Oeuvre»-а, завещанного кардиналом своему преемнику епископу Малинскому и достойному председателю комитета Chanoine Noblesse. Летом директор корпуса обратился к m-r Noblesse с просьбой о предоставлении новой стипендии кадетам VIII выпуска и получил ряд ответных писем со следующими строками: 1.14 мая: «Иметь Вашу рекомендацию - превосходнейшая гарантия для нашего комитета в оценке нравственности и способности русского студента. Мы имеем тому доказательства в дисциплине, чувстве чести и в духе солидарности, проявляемых десятком русских кадет, состоящим в нашем «Oeuvre»-е и вышедшим из заведения, которым Вы управляете с таким высоким сознанием Вашего долга. Позвольте мне выразить Вам удовлетворение, доставляемое мне большинством Ваших старых воспитанников, и глубокое уважение, которое я питаю к почтенному директору того корпуса, из которого вышли несколько молодых людей, пользующихся моей полной симпатией». 2. 13 июня: «Чтобы доказать уважение, которое мы питаем к духу дисциплины и трудолюбия, внушаемому Вами Вашим воспитанникам, мы постановили принять в «Oeuvre» на будущий год m-r Розанова и еще двух кадет по Вашему указанию. Я уверен, что эти новоприбывшие приложат все старания показать себя достойными своих предшественников». 3. 6 августа: «Мы решили открыть кадетам еще шире наши двери... мы принимаем, начиная с октября 1928 года, четырех Ваших кадет: двоих, имена которых я уже получил, и двух других, которых Вы укажете. Мы уверены, что получим, таким образом, отборных молодых людей, которые послужат своим поведением и прилежанием образцом своим соотечественникам. Сверх того, нам приятно признать этим способом прекрасное моральное и интеллектуальное воспитание, которое Вы даете Вашим кадетам». Таким образом, на 1928-1929 учебный год Русскому корпусу предоставлено в Лувенском университете 5 новых стипендий «Oeuvre»- а: одна - заслужившему ее своими блестящими успехами, в течение первого года бывшему стипендиатом «Объединения», В. Розанову, и четыре - кадетам VIII выпуска, сверх того, освобожденная Розановым стипендия самого «Объединения». Вместе с ним «Объединение» б. кадет Русского кадетского корпуса в Бельгии состояло из 25 студентов. Все сказанное свидетельствует, сверх иных выводов, о силе основанного на верных началах кадетского товарищества и о плодотворности избрания стипендиатов по признакам истинных достоинств, а не «протекционных» симпатий, более же всего - о долге признательности членов Бельгийской колонии Русского кадетского корпуса: Королевству Сербов, Хорватов и Словенцев за полученное ими среднее образование, Бельгии - за предоставление возможности получения высшего и светлой памяти кардинала Мерсье и его преемникам за их заботы о русской молодежи. К 1925 году в Бельгии собралось столько кадет корпуса, что они Образовали «Объединение». Выработанный ими устав был прислан на утверждение директору корпуса, как избранному почетному председателю «Объединения». Устав предусматривал возможность открытия отделения «Объединения» в других странах. Устав был утвержден 27-Х1-1925 г. (н. ст.). «Княже-Константиновцы» Образование «Объединения» в Бельгии послужило примером для образования таких «Объединений» в Белграде (1926 г.) и в Загребе (в 1929 г.). Преследуя цель сохранения и укрепления взаимной связи бывших служащих и бывших кадет корпуса с родным корпусом, было основано Общество «Княже-Константиновцев» (б. служащих и 6. кадет Первого Русского Великого Князя Константина Константиновича кадетского корпуса). Устав утвержден почетным председателем Общества Его Высочеством Князем Гавриилом Константиновичем 10 (23) августа 1930года. Устав содержит некоторые статьи из уставов бывших Объединений, например, ст. 9 из устава 1925 г. «Бельгийского Объединения»: «Поддержание среди бывших и настоящих кадет тех основ воспитания, кои закладываются в корпусе: неугасимой любви к Родине, уважения к родной истории и веры в возрождение России. Поддержание среди своих членов духа истинного христианства, нравственности и духовной чистоты». Ст. 25 из ст. 9 устава 1929 г. «Белградского Объединения»: «Основным признаком при решении вопроса о приеме в Общество должно разуметь истинную преданность лучшим заветам Русских Военно-Учебных Заведений, любовь и уважение к корпусу, верность и преданность его доброй славе». В настоящее время существуют Отделы Общества: Бельгийский, Белградский и Сараевский. Центр Общества по уставу в корпусе. Председатель Общества - директор корпуса по должности. («Шестая Кадетская Памятка Юбилейная» Первого Русского Кадетского Корпуса в Югославии, 1940 г., переиздана как «Седьмая Кадетская Памятка Юбилейная», Нью-Йорк, 1997г., стр. 61-64.)
Vadimus : О НАШИХ ВОСПИТАТЕЛЯХ И ПРЕПОДАВАТЕЛЯХ. Из журнала "Кадетская перекличка" № 16 1976г. Я думаю, что наш журнал, «Кадетская Перекличка», преследует две основных цели: писать о том кем мы были и кем стали. Для истории русского народа в ее любом издании, будь то советская энциклопедия или нормальная энциклопедия русского языка под литерой К — будет значиться термин «кадет» и производное от него — Кадетские Корпуса. Для серьезных историков конечно найдутся все данные об основании, развитии и совершенстве достигнутом этими учебными заведениями, особенно под управлением незабвенного Великого Князя Константина Константиновича, но история корпусов не будет полна если в ней не найдется матерьялов для последней, поразительной главы относящейся к деятельности зарубежных корпусов. Следует нам, не только из сентиментальных чувств милых воспоминаний о нашей юности, запечатлеть все, что еще сохранилось в памяти у нас, стоящих «у последней черты», но и для истории как и для нашего осознания чем мы обязаны тем, что мы из себя представляем. Многие из нас могут и должны поделиться с нами, остальными, своими воспоминаниями и о наших педагогах, которые содействовали формированию нашего сознания и о тех анекдотических событиях, происходивших в наших корпусах и в России и за рубежом. Естественно, что воспоминания будут носить личный характер, но этого не следует опасаться — тем глубже и теплее они будут. Мне хочется здесь отметить трогательный факт нежной любви офицеров Императорской армии, окончивших свой Корпус, к своему гнезду в которое они с восторгом помещали своих подрастающих отпрысков. Как результат этого факта последовательности поколений, сплошь и рядом случалось, что маститый преподаватель рисования Русанов, милейшая, но раздражительнейшая личность, кричал второкласснику Александровского корпуса, Бертельсу — «я и твоего отца Сашку за уши вытягивал из класса, и тебя выкину» — чего впрочем никогда не случалось и было только угрозой славного старика. По странному стечению обстоятельств, во всех трех корпусах, где я учился в России, преподавателями математики были строгие, важные, седые как лунь, старики в чине действительных статских советников с величанием «Его Превосходительство». Александровский и Пажеский преподаватель, торжественный, пахнущий духами «Мюгэ», Михаил Викторович Соболев, учил моего отца и с успехом научил его, кончившего с нашивками инженерное училище, математике и всегда поражался моей бездарности к этой чистой науке. В Петровском Полтавском Кадетском Корпусе почти реликвией был «Его Превосходительство» действительный статский советник Данков. С убеждением могу сказать, что Провидение было милостиво к нам, сохранив эту кристальную личность во весь барачный период лагерной жизни Крымского корпуса, благодаря чему многие из нас с успехом прошли высшие и специальные школы. Чувство героического, созидательного и воинственного патриотизма доводил до крайней степени в маленьких александровцах преподаватель русского языка, терский казак, статский советник Синюхаев. Это был крупный брюнет с усами и эспаньолкой, напоминающий Портоса из «Трех Мушкетеров». Он обожал личность и творения Великого Петра и вся его грандиозная фигура изображала энергичные движения и вдохновения и героя Полтавы и спасение утопающего часового Великим Императором, а мы сидели как напряженные пружины, готовясь к тем жертвам во имя той России, что строил Великий Император, о которой так поразительно говорил русский патриот и которые многие из нас потом принесли. К счастью нашему в великом исходе с Родины с нами последовали на чужбину почти все педагоги и воспитатели нашего Сводного Полтавско-Владикавказского, в будущем Крымского Корпуса. В примитивных условиях жизни лагеря Стрнище, не более сытые и не лучше одетые чем те же кадеты, сидящие вокруг них на своих жалких кроватях, они поддержали луч просвещения последовательно развивая мышление своих учеников и отвлекая их от тяжких переживаний невозвратных потерь. Несмотря на все противоестественные трудности, особенно первого года, программа российских кадетских корпусов была выполнена. Кроме пестовавших нас наших, так сказать, штатных преподавателей, во второй год стрнищенского периода я хочу ометить блестящую деятельность 3-х педагогов, новых для Крымского корпуса. Для подростков и юношей только что прошедших страшную страду гражданской войны с истерзанными нервами и смятенными душами были бальзамом уроки или, лучше сказать, лекции профессора богословия Нила Михайловича Малахова. В простой, понятной философии, в рамках канонов нашей православной церкви, он указал нам путь к вере и осознанию священных традиций. Его лекции, несколько необычные для программы средней школы мирного времени, утвердили в нас или даже вернули многих на стезю христианского мышления. Прекрасным лектором и высокообразованным педагогом был преподаватель истории Сергей Иванович Медведев. Правда, пишущему эти строки пришлось с ним не легко, но положим нужно сказать, что и педагогам не всегда было радостно присутствие кадета Бертельса. Сергей Иванович явно меня не взлюбил отчасти потому, что обожая историю я всегда много читал и даже в условиях лагерной жизни раздобыл что-то редкое об истории 30-летней войны, о которой как раз повествовал Сергей Иванович, а я вставлял свои замечания. Раздоса- дованный вконец Сергей Иванович оборвал урок и предложил мне, если я знаю так, что даже мешаю ему, продолжить урок за него. Делать было нечего, нужно было довести наглость до конца, я пошел за учительский стол и провел урок. Результат был интересный, совсем в духе умницы профессора Медведева, в журнал он крупно влепил мне 12 и тут же запись в педагогический журнал о моей неслыханной дерзости. Этот факт и ему подобные наполняли чашу терпения «Деда» — Римского-Корсакова. Кульминацией же было следующее. Ко времени нашего пребывания в седьмом классе в Стрнище появились, переведенные к нам, по мне неизвестным причинам, из Русского Корпуса в Сараево, полковники Миляшкевич и Молчанов. Были они старыми преподавателями императорских корпусов с большим и ценным стажем, однако, в частной жизни являли много странностей. Оба старые холостяки, неразлучные в своей дружбе и по внешности были похожи, что дополнялось одеждой, одинаковой у обоих, состоящей из крашеного в черный цвет, английского обмундирования, что делало их похожими на факельщиков бюро похоронных процессий. Нашим преподавателям того, что по программе 7-го класса значилось как «русский язык», а в сущности было историей литературы, был незабвенный полковник Миляшкевич. Термин «незабвенный» я употребляю с полным сознанием и глубоким уважением к памяти этого оригинального педагога. Его требования заучивания наизусть основных постулатов искусства, будь то литература, или классический театр, казались нам, только что кипевшим в хаосе ломки всех устоев, чем-то сугубо схоластическим. А ведь на всю жизнь запомнились такие, сейчас понятные и нужные основные истины как: «драма по гречески означает действие; сущность драматических произведений состоит в изображении событий в действии ...» и тому подобное. Знакомил нас полковник Маляшкевич и с Шекспиром, но тут, пожалуй, было его слабое место. Дело в том, что он не выговаривал буквы Л, и цитируя наизусть Макбета, в переводе Жуковского, да к тому же еще заклинания ведьм, вызывал у сдержанных юношей улыбки, — меня же, с детства обожавшего Шекспира, это чтение знакомого: Леший пискнул, кот мяукнул Гроза без туч, на небесах играет луч Сквозь огнь и дым летим, летим. что звучало вроде: веший пискнув, кот мяукнув, и т. д., возмутило и я нагло заявил, что это профанация искусства. Миляшкевич собрал свой портфель, и вышел из класса, а через час вышел из Корпуса и я, после того как «дед» Римский-Корсаков, осведомился у меня, не смогу ли я заменить в преподавании полковника М. и услышав отрицательный ответ сообщил, что тогда в Корпусе останется М., а я получу право держать выпускные экзамены с моим классом, не подвергая мой тонкий слух декламации Миляшкевича. Озаглавил я свои воспоминания, обещая говорить о воспитателях и преподавателях. Сказал кое-что из моей памяти о преподавателях и остановился в раздумьи перед частью повествования о воспитателях. Оказалось эта часть для меня особенно Деликатной и щепетильной. Дело в том, что я сам сын воспитателя и глубоко почитая память моего отца, мог бы быть пристрастным. Но я предлагаю вернуться к основной идее нашего журнала — «чем мы были и чем мы стали» и признать, что именно были мы воспитаны ими, нашими воспитателями, офицерами Русской, Императорской армии так, что когда после года проведенного в рядах белой армии, в Массандру собрался мой 6-й класс 2-ое полтавское отделение, из 30-ти кадет большинство носило георгиевские отличия. Были те же наши воспитатели, которые не останавливали нашего естественного порыва продолжать служение Белой Идее в Николаевском и Сергиевском училищах и они же преподали нам советы борьбы за новую жизнь в высших и специальных школах. Честь и слава персоналу Российских и Зарубежных Кадетских Корпусов.
Vadimus : Чтобы текст не был слишком "сухим" буду подбрасывать старые фотографии тех лет. Добавляйте у кого также имеются старые фотографии тех лет. Куприн Куприн
мороз: Вообще супер!!! Vadimus где Вы их берете? Это из инета или Ваша личная коллекция?
Vadimus : мороз пишет: Это из инета или Ваша личная коллекция? Что-то из инета, что-то из музея, а что-то у меня есть...
Vadimus : БЕЛАЯ АКАЦИЯ. В те волнующие дни раннего лета в Полтаве, весной залитой нежным цветом белой акации с ее несравненным ароматом, как будто этот аромат шел с юга, откуда надвигалась чистая идея добровольческой армии. Как символически прекрасен был модный в те дни романс, где «белой акации, грозди душистые, вновь ароматом полны...» Какая мудрая идея вдохновила создателя песни добровольческой армии положить на музыку милого романса жертвенные слова — «слыхали ль детки, война началась, бросай свое дело, в поход собирайся» и утверждение «деток» — смело мы в бой пойдем, за Русь Святую, и как один прольем, кровь молодую». Страшны последние дни под властью большевиков обещающих «хлопнуть дверью» перед уходом. Боимся за отца, несколько дней тому назад чудом спасшегося из камеры смертников в губернском Ч.К, но слухи о занятии уже Харькова Белой Гвардией заражают и его идеей, рискнуть еще раз не скрываясь. И вот «Судный день» пришел. С утра слышна сначала отдаленная, а потом уже совсем близкая, со стороны Ворсклы и Харьковского вокзала, стрельба и пулеметные очереди. Бегу через Соборную площадь на беседку «Ариадна» доминирующую над всей панорамой полей уходящих за горизонт, с дорогой, ведущей с Харьковского вокзала в город, и проходящей внизу, под обрывом, почти под «Ариадной». Стрельба еще слышна в районе Киевского вокзала, с другой стороны города, но по дороге с Харьковского вокзала уже скачет карьером разъезд. Первые вестники освобождения от проклятия висевшего над Полтавой, кубанки с красным верхом и красные погоны славных кубанцев. За разъездом шагом, в колонне «по три» идет кубанская сотня. А за ними, не искушенному глазу, издали, представляется, что идет обоз, парные повозки, с серыми от пыли воинами. Это прославленные в гражданской войне «Тачанки» и на них в Полтаву вступили части «Варшавской Гвардии», Литовцы, Кексгольмцы. Петербуржцы и Волынцы. Кружится голова от восторга. Бегу надевать погоны и с волнением, почти молитвенно, пожимать руки окруживших отца бывших пажей, его воспитанников. На груди у некоторых офицеров новый для глаз знак — на георгиевской ленточке с национальной розеткой, терновый венец с мечем. Узнаем что это знак величайшей жертвы людей пронесших вепогасшим одинокий огонек белой идеи через ледяной поход. Уже в течение первых дней после занятия города частями добровольческой армии — «приюты наук» опустели, и молодежь с 14- ти лет, кадеты, реалисты, гимназисты и ученики коммеречского училища, или еще красуются на улицах города в формах своей части, или уже ушли на Киев получать боевое крещение. Воинские соединения получают богатое пополнение не только из интеллигентной молодежи, которая отзывается на идею Белой Армии бороться за Единую Неделимую, но и из крестьянской массы малороссийского населения, не отравленного полуграмотным сепаратизмом Петлюры и Винниченко. На смотру, на Соборной площади, в батарее Лейб-Гвардии мортирной артиллерии вижу моего одноклассника, снабжавшего все отделение пинкертонами, способнейшего ученика, Мишу Каратеева. Рубашка его обшита, по воротнику, гвардейской нашивкой, и зависти моей нет конца. Еще более глубокое чувство той же зависти и почти возмущение самим собой, когда, на параде Лейб-Гвардии Гренадерского, Императрицы Екатерины, полка, я вижу в составе пулеметной команды, младшего на класс Сережу Кисель-Загорянского. Парад Лейб-Гренадер происходит на Соборной площади в обстановке чрезвычайной. К построенным ротам добровольцев, взявшим «под знамена, на караул», под звуки величественно-печального марша выносит полковое знамя, пожалованное Государем, чудом спасенное, старый, кадровый подпрапорщик, полуслепой, добровольно явившийся для службы в полку. Поистине, как звучат слова гренадерской песни —• «и инако гренадеру невозможно быть, аксельбант нас призывает пасть иль победить», потому что, как звучит дальше величавая песня — «где ни пройдем, там ляжем, умрем, Ты в тяжелые годины первым в битвах был, славься полк Екатерины, полк могучих сил». Этот парад переполняет чашу нашего испытания, а тут еще, бывшие пажи, гренадеры, за обедом у нас, особенно поручик Вальберг, умоляют отца, бывшего гвардейского сапера, быть у них старшим офицером, а брата соблазняют желтым, екатерининским, аксельбантом, однако, большинство за столом, офицеры Лейб-Гвардии 4-го Стрелкового Императорской Фамилии полка, и поручик граф Капнист уже завладел братом, соблазненным малиновой русской рубашкой, кафтаном и меховой шапкой. Все двенадцать кадровых офицеров, бывшие пажи, воспитанники отца, и... жребий брошен, мы трое, отец, брат и я — стрелки. Решение поступить в Императорские стрелки мечтавшему служить в Лейб-Гвардии гусарском полку не легко далось брату, и только возможность быть на должности младшего офицера в формируемом эскадроне конной разведки Императорских стрелков, несколько успокоили его. Мне было проще решать, лишь бы быть принятым в строй наравне с другими солдатами. Эскадрон наш, достигший двух- взводного состава в 46 человек представлял собой амальгаму трех сословных классов России. В нем состояли 4 пажа, 2 лицеиста и 1 правовед, следующую группу составляли два десятка молодежи с законченным и не законченным средним образованием, и третья группа состояла на половину из старых солдат, и наполовину из деревенской, лихой молодежи, из полтавской губернии. Вахмистр эскадрона, подпрапорщик Бербека, кадровый улан 2-го Лейб-уланского Петербургского полка тоже потомок запорожцев. При эскадроне был один пулемет системы Шоша из вооружения французской армии. Пулемет был установлен на обыкновенной линейке где кучер и пулеметчик сидели спиной друг к другу. Оба солдата были из русского легиона спасавшего Францию и были полны воспоминаний оттуда. Уже весь эскадрон разучил их песню, на мотив «кого то нет, кого то жаль» с куплетами непередаваемыми в печати, и припевом «прощай Люси, прощай Ивонн, забудьте русский легион». После трех дней в Полтаве, эскадрон выступил на новую стоянку для укомплектования конским составом в одно имение, на краю большого села. Началась для всех страда военной подготовки, главным образом для молодых добровольцев из города и из села. Тут началась проявляться щепетильность моего брата к несению мною уставной службы. По духу моей семьи на службе не допускалось никаких отступлений от правил и уж конечно никаких родственных привилегий. В Результате, почти как обычай сделалось, что когда после суточного перехода без отдыха для людей и коней, под дождем и по грязи, выдавались часы отдыха, с правого фланга, в темноте, звучал голос брата: Бертельс младший — дневальный на коновязь, в первую смену. Вспоминаю почти кощунственную шутку разыгранную нашей молодежью. Как-то, в свободные послеобеденные часы, ребята соорудили из винтовок род сидячих насилок, почти силой водрузили меня на них и, окружив толпой, понесли по главной улице села, объявляя глазевшему населению, что я Наследник престола. Шутка, конечно глупая и дерзкая, но сколько пожилых крестьян, по простоте сердечной, верили и, да простит нам Господь, снимали шапки и истово крестились. Одно из моих ночных дневальств на коновязи, кончилось для меня почти трагически. Ночь была теплая и я устроился на охапке сена сзади от коновязи. Утомленный дневной гонкой заснул под шинелью и был жестоко наказан за преступное несение службы. Неожиданно налетел шквал с грозой, громом и молнией, и гром ударил недалеко от коновязи. Проснулся я в аду, сорвавшиеся лошади естественно отпрянули, срываясь с недоуздков, назад и в ужасе от сил природы, плясали вокруг меня и по мне. Счастье мое, что лошади не были в большинстве подкованные и я, хоть и изрядно помятый, с серьезно поврежденным коленом, в полном отчаяньи от перерыва в строевой службе, был отправлен обратно в Полтаву. Здесь мой отец, отправляясь в командировку за пулеметами и обмундированием в Новороссийск, видя меня уже хромающим с помощью палки, убедил меня, что с палкой в конный строй мне вернуться рано и увез меня с собой. Не знаю много ли английских пулеметов и ботинок-банков» прибыло из Англии нам в помощь, но кубанской пшеницы и бакинской нефти гордый Альбион скушал не мало. Вернулся я в строй, когда красные одесской группы надвигались с юга на Киев. Наш гвардейский сводно - стрелковый полк стоял в селах, к востоку от Киева и в этот короткий период отдыха, в соседнем батальоне Лейб-Гвардии 3 Стрелкового Его Величества полка произошли две свадьбы, мои двоюродные сестры, дочери полковника этого полка, моего дяди В. В. Юргенса, выходили замуж — Кира за капитана Гладыревского, Мара за капитана Небольсина, а мальчиком с образом у Мары был сын полковника этого же полка, Сперанского, маленький Глеб. Этот короткий отдых был последним перед началом тяжелых испытаний, как для всей западной боевой группы, так и для меня в частности. Неожиданно наша конная разведка была двинута отдельно от батальона на станцию Жиляны и здесь втянулась в обычную для гражданской войны карусель. В конном строю, разсыпавшись цепью, по редкому сосновому лесу, дошли до его опушки и спешившись попали под пулеметные очереди красных. Слева от нас, по полю перебежками передвигалась вперед пулеметная команда гвардейской батареи, и на правом фланге пулеметчиков бежал с легким дисковым Льюисом, наш кадет — полтавец Дацевич. Раздалась команда нашего командира - - «по коням, садись» и под прикрытием огня баттарейных пулеметчиков, наша конная цепь шагом вышла в поле, видимо готовясь к конной атаке. Это и произошло, но уже без меня, так как отделившись от командира, что-то передавшего брату, брат карьером подскакал ко мне и передал записку от нашего командира, командиру роты 3-го батальона, который был где-то справа от нас, прося прикрыть наш тыл. До сих пор я не знаю, была ли необходимость в моей авантюре, или это был маневр брата и командира, тоже бывшего пажа Е. Л. фон Эндена, уберечь меня от конной атаки. Оба моих благодетеля не подумали, что в гражданской войне, где неизвестно, где фронт, а где тыл, задание данное мне вело меня к гораздо большему риску даже чем конная атака на пулеметы. Проехав по лесу до его конца я выехал в уходящее за горизонт унылое поле. Сзади за лесом уже замерла стрельба, и я был совершенно один, в полной тишине на пустом поле. Направление, для связи с ротой 3-го батальона, мне было дано на северо-восток и туда я и поехал рысью. По почти невероятной случайности для гражданской войны, я увидел, далеко в поле небольшую пехотную часть и положившись на Милость Божию, подскакал к ней. Оказалась она искомой ротой и я передал записку, моего командира капитану Петрову. Этот командир решил использовать мое конное состояние и приказал скакать в направлении движущейся большой конной части и выяснить белые ли это или красные, чтобы в результате моей разведки он принял меры к обороне. Опять мне пришлось взывать к Милости Божией, чтобы надвигающаяся конная часть оказалась белой. Мой конь ничего не понимал, я видимо должен был ехать вперед, но повод уздечки почему- то тянул его назад. Спас мои сомнения огромный трехцветный флаг во главе Волчанского Конно-партизанского отряда, о чем я и доложил капитану Петрову. Признаюсь, я попрощался с капитаном с большой антипатией к нему. Начинало смеркаться и становилось неуютно. Напряженно вглядываясь в даль я вдруг различил конную фигуру двигающуюся вдоль цепи лежащих солдат преграждавших мою дорогу. Были это красные или белые? Остановился я, остановился и конный за цепью. Собравшись с духом я, шагом, двинулся вперед, конный вдруг проехав сквозь цепь и радостно замахал мне рукой различив на мне погоны. Молодой доброволец, Волчанского Конно-партизанского отряда, тоже как и я посланный с донесением, попал в пустоту и как и я принял кусты Перекати-поле за лежащих солдат в цепи. Считая что его часть в обратном от моего направлении, мы расстались, следуя нашим заданиям. Недолго мой конек плелся шагом по полю, вскоре он принужден был остановиться. Невдалеке от меня, в сумерках, вырисовались две конных фигуры в папахах, ехавших прямо на меня. Мой усталый Васька не выдержал бы гонок, и мне не оставалось выбора, как спешно снять карабин и надеясь на отцовскую тренировку в стрельбе, попробовать, несмотря на неприятное чувство в желудке, снять по одному всадников. Всадники, видя мое недвусмысленное поведение, остановились и, в сумерках произошел типичный, для гражданской войны разговор: «Какой части? — вопрос», «а вы какой части? — ответ», двое оказались решительнее одного, и крикнули: «разведчики гвардейской батареи»,— на это, совсем в стиле радостного «Воистину Воскресе» получили ответ — «Гвардейского сводно-стрелкового полка». Ребята тоже уже блуждали в пустоте и было решено взять направление уехавшего волчанца. Уже сильно завечерело, когда мы подъехали к небольшому мосту через речку за которой находилось небольшое село. Еще не въехав на мост мы остановились из- за беспорядочной стрельбы в нашем направлении видимо направленной по мчавшемуся во весь карьер к мосту всаднику, оказавшемуся, при ближайшем рассмотрении нашим волчанцем. Чтобы облегчить его бегство, немного, сняли карабины и не слезая выпустили по обойме в сторону села оказавшегося занятым отрядом красной пехоты. Таким образом направление на запад нам на эту ночь не годилось. Повернув на восток, уже вчетвером, по тому же неуютному полю поехали видимо в направлении Светошина. Было холодно, голодно и неприютно нам и, конечно усталым лошадям. Посоветовавшись решили рискнуть дать отдых и накормить лошадей в ближайшем хуторе на этой «ничьей» земле. Вскоре наткнулись на тын небольшой деревушки и выслав на разведку одного артиллериста, подошедшего к дому через двор, выяснили, что в селе никого нет, ни красных, ни белых. Напоили коней, распустили подпруги, задали корму и поев у сравнительно приветливого хозяина постного борща, как бездомные щенята завалились на полу хаты обняв свои карабины. Спали мы наверно три- четыре часа и были разбужены взволнованным хозяином (да пошлет ему Господь Царство Небесное) рекомендовавшим нам «утекать» через огород, т. к. в деревушку входят конные красные. Вскочили мы в неподпруженные седла, как на джигитовке и опять под уже привычный свист пуль, ускакали, через пахоты опять в новом направлении, но, повидимому в сторону Светошина. Уже совсем рассвело, когда мы оказались на шоссе ведущим в Киев, в полном неведении где наши и где красные. Где были красные мы вскоре выяснили свернув с шоссе в сосновый лес совсем во время, т. к. нам навстречу шел эскадрон красной конницы и за нами пробовали гнаться некоторые энтузиасты. Проехав спасительный лес мы легко ориентировались куда нам стремиться услышав бодрые звуки гвардейских пушек и смесь ружейной и пулеметной стрельбы. Мои артиллеристы, захватив с собой волчанца ускакали на звуки пушек, а я поехал прямо, надеясь уже на поле боя разобраться где свои, где чужие. Повезло мне чрезвычайно найти в ложбине коноводов со всеми лошадьми эскадрона принявшего бой с красной пехотой рассыпанной в цепь в пешем строю. Явившись командиру я залег на свое место на левом фланге и увлекся стрельбой по пытавшимся перебежками продвинуться вперед красным. Карабин у меня был хороший, стрелял я хорошо, и думаю, что содейстоввал неожиданному бегству всей красной цепи назад. Бежали они так быстро, что наш эскадрон уже в конном строю, не догнал рассыпавшихся по ближайшему лесу, побросав пулеметы и много винтовок, красноармейцев. Этот успех был у нас на левом фланге, а на правом было много хуже. Нашего батальона рота капитана Исакова несла потери и сам милейший капитан Исаков был убит. Спас положение бронепоезд пришедший почти с тыла красных и своим огнем смявший стойкую часть. И тут мой брат выявил свою дерзкую бравуру. В начале описанного боя брат оценил превосходство сил красных и, с разрешения командира, в сопровождении лицеиста Истомина, прорвавшись карьером через левый фланг противника, вызвал наш бронепоезд. Для полной картины он и Истомин въехали в бой на передней пробной площадке бронепоезда стреляя стоя по красным. И опять мои благодетели командир и брат придумали, мне во спасение, новую задачу. Я должен был доехав до выезда в село отстоявшее от места боя километрах в пяти, занять пост служа звеном конной эстафеты для связи с продвигавшемся справа от села батальоном терских пластунов. Добравшись по полям до села я занял не очень уютный пост рядом с сельским кладбищем. Конечно, христианские покойники были менее опасны чем действовавшие против нас китайцы, но близость естественного конца для человечества солидно символизированного кладбищем, создавало не очень добрую философию. Ночь тянулась уныло и бесконечно. Сначала, веря в уставное действие конной эстафеты, я бодро сидел, на коне. Однако от холода и моросившего дождя, мой Васька страдал не хуже меня и часа через три выгнул спину горбом явно показав и усталость и неудовольствие. Глубоко чувствуя святую правду черкесской песни... «лучше купи вороного коня. Конь не изменит, конь не обманет». И завет Магомета — «если ты с твоей семьей и твоим конем в пустыне и ночь холодна, то в свой шатер помести коня, а не свою семью»... Шатра и семьи у меня при себе не было, но невдалеке, в первом дворе был сарайчик и даже немного сена и Васька был вполне удовлетворен, я же, вернулся к покойникам предоставив судьбе остальное. На рассвете прискакал связной, сообщив, что из эстафеты ничего не вышло, терцы уже прошли и вели ночной бой, чье музыкальное оформление я слышал ночью, и что я должен догнать эскадрон. В период окончательного ухода красных одесской группы из их прорыва через Киев, наша конная развездка высылалась на мелкие стычки с флангом отступавших частей. Была уже осень, со всеми ее прелестями при дождях на черноземе. Люди были постоянно мокры до костей, а лошади похудели от постоянной работы при слабом корме и коротких отдыхах. Моя жизнь протекала по установленной форме — «Бертельс, дневальный в первую очередь». Наконец нам было приказано идти в свободный Киев на отдых. Выступили в колонне по три, под мелким дождем. Я, как всегда, в последней тройке, а за нами только вахмистр Бербека. Уже на въезде в предместье Киева, передача по колонне — «Бертельс, к командиру». Скачу перегоняя эскадрон и во главе его, меня подзывает брат. Жду какого-нибудь очередного приказания от которого мороз проходит по коже, но вместо этого вижу на родном лице приветливую улыбку и волшебные слова — «Андрей, я горжусь что у меня такой брат», а затем в уставном тоне «Бертельс, встань на место». Думаю, что если бы меня неожиданно наградили орденом Св. Георгия первой степени, впечатление было бы несравнимо слабее. В Киеве нам отвели «квартиру» на Печерске, в каком-то странном учреждении — похоже было что это разгромленный извозчичий двор. В помещении для людей многих стекол не было, но зато были в порядке хорошие конюшни и много корма. Не могу забыть, как бывало, вступая на дневальство по конюшне в предутреннюю смену, я входил в помещение и негромко звал «Васька, Васька» и как это милое животное радостно отвечало из другого конца конюшни. За несколько недель фронтовой жизни все мы запустились изрядно. Сейчас, на отдыхе, помылись, переменили белье, но суконное зимнее обмундирование при всех примененных хитроумных способах чистки, содержало подло прятавшихся насекомых, что на меня психологически дейтсвовало удручающе. В этом состоянии я находился как бы перемещенным из прежней духовной жизни в ее низший план где нужно было пребывать стоически перенося все во имя высокой идеи. Видимо и для всей России, в эти страшные годы, жизнь или по инерции протекала, где это было возможно, по прежним формулам, или шла в поле, где в лишениях боролась за идею. Так наши сестры, милые девочки и барышни, еще играли Шопена в уютных квартирах и выбегали на улицу с цветами для нас в дни наших побед, но мы, усталые и грязные знали что их ждет если мы не победим. Мой несравненный брат, за пару дней, был уже кумиром всего молодого женского населения улицы, и он решил организовать вечеринку для вольноопределяющихся нашего эскадрона. По невероятному совпадению, вечеринка происходила в квартире семьи моего одноклассника по Крымскому корпусу Вити Белоницкого Бируля, бывшего на фронте, как мы это все случайно выяснили в Стрнище. Не знаю как себя чувствовали наши вольноопределяющиеся в снова обычной среде, повидимому отлично, но я, окруженный цветником из подростков в кисейных платьицах, жадно расспрашивавших «героя» о войне, чувствовал весь похолодев, что одно наглое, шестиногое животное ползет у меня под воротником гимнастерки. Этого искушения в моем чистилище, и не перенес. Обидев милых девочек невниманием, поцеловав руку хозяйке и отговорившись службой, убежал на нашу стоянку. К нашему выступлению из Киева, в направлении Нежина, началась зима, со снегом и холодом. Конную разведку обмундировали в полушубки и папахи. В боевой обстановке дошли мы до одной железнодорожной станции под Нежином и тут кончилась моя строевая служба. Неожиданно, на этой стоянке мой брат вызвал меня к себе и сообщил, что в штабе полка получено известие о гибели нашего отца в Бердянске и приказал мне найти мать на юге России, где она потерялась с бабушкой, и ее беречь. Здесь я видел брата в последний раз. В это время мать, получив в Полтаве трагическую весть, выехала с бабушкой и деньщиком отца, желая проверить сообщение из ставки главнокомандующего генерала Деникина, в Таганроге. По счастливому стечению обстоятельств, деньщик отца был родом из Таганрога, где, на окраине, его отец сапожничал. Мать и бабушка нашли радушный прием и ласку в скромной семье добрых людей. Вечером, отдохнув от дорожных перепитий, но с отчаяньем в душе, мать уложила бабушку и горестно беседовала с матерью деныцика. Добрая женщина не знала как утешить мать и вдруг предложила погадать для нее на картах. Чтобы не обидеть славную хозяйку, мать согласилась и вот что показали карты: «Полковник жив и близко, сыновья прошли большой огонь и здоровы, младший избежал опасности и пожалован». Конечно, мать подумала еще раз о тонкой деликатности доброй русской женщины, которая нашла способ подбодрить ее в отчаянии. И вот еще факт из не наших измерений: утром, недалеко от ставки главнокомандующего, мать встретила живого и здорового отца, чудом избежавшего гибели в Бердянске, с телеграммой из Нежина, из штаба полка... «Оба живы и здоровы, были в боях, отличился младший». Исполняя приказание брата я покинул наш доблестный эскадрон и пустился в путь. Данте вероятно мог бы позаимствовать для своих «кругов» мытарства, которые выпали на мою долю, в пути, по заваленной снегом Малороссии, то в теплушке, то на площадке вагона, то на пробной платформе бронепоезда, отстреливающегося от каких то лихих «батьков» с именами, вроде: «Ангел» или «Шуба», то выдерживая осаду еще каких-то бандитов на станции Мерефа. Так или иначе, через десяток дней, я был к часам пяти дня на станции Лихачеве, Харьковской губернии, где когда-то, до своего отъезда в Таганрог, был мой отец со своими солдатами и где можно было предположить, что я получу хоть какие-нибудь сведения о его судьбе., Как только поезд Харьков-Таганрог остановился, привезя десятки мешечников харьковцев, я, скользя по гололедице, вошел в вокзал и нашел коменданта. Пожилой прапорщик запаса, растерянный и в страхе от сражения с бандитами на соседней Мерефе, ничего толком не знал, слыхал, что недалеко был полковник Бертельс, но, видимо, сейчас в Таганроге. Конечно он ничего не знал о трагедии в Бердянске. Чтобы избавиться от настойчивого юнца, посоветовал не терять здесь времени и, воспользовавшись этим же поездом, ехать в Таганрог, там, де, больше знают. Вышел я на перон в состоянии близком к отчаянию. Если здесь терялся след отца, то где нужно было искать мать в разрухе гражданской войны. Я стоял на льду платформы, с зимнего неба падал снег с дождем, передо мной был, темный, с разбитыми окнами поезд и начальник станции где-то в темноте, отзвонил два удара. Мимо меня сновали тени цепляясь за поезд, паровоз дал отходной гудок, я двинулся к поезду, как вдруг какая-то невысокая тень около меня вскрикнула и пошатнулась. Во мне возникли все условные рефлексы хорошего воспитания, я выронил свой жалкий вещевой мешок и подхватил тень оказавшуюся старушкой. Поезд двинулся и медленно прополз перед нами в темноте на Таганрог, а старушка, с вывихнутой ногой, крепко держалась за меня. Охая и причитая, старушка мне поведала, что приехала из Харькова за продуктами к племяннику стрелочнику живущему в домике при станции. Туда мне пришлось доставить охающую старушку, и там же переспать на полу еще одну ночь сомнений и тоски. Утром выяснилось, что этому отрезку моей жзини суждено окончиться счастливо, потому что отец со своим отрядом и матерью находился в соседнем большом селе, откуда за мной прискакал, его адъютант и сани, и через час я уже сидел в ванной в доме богатого купца и слушал рассказ отца о его чудесном спасении и встрече с матерью в Таганроге. А. Бертельс-Меньшой II вып. К. К. К.
Vadimus : НАШ ВЫБОР Может быть для архива, который отметит период времени от исхода с родины, до еще одной миграции, из Европы за океан, той части русского народа, которая или только родилась в России или ее представители еще совсем молодыми приняли участие в последних трагических актах исторической империи. Для истории важно узнать психологию этого «класса» к которому принадлежали кадеты российских, а в последствии зарубежных корпусов. Последние кадеты, служившие в частях Русской Армии. (Так была официально названа Добровольческая Армия в Крыму) по приказу главнокомандующего, генерала барона Врангеля, были собраны в Крымском Кадетском Корпусе, состоящем из кадров эвакуированных Петровского Полтавского и Владикавказского корпусов. К полтавцам присоединялись кадеты из южных и северных корпусов, главным образом одесского, киевского и сумского, а к владикавказцам тоже случайные тифлиссцы и ташкентцы. В полтавской части корпуса, в первой роте — седьмом и шестом классе, не было кадет не служивших в армии, а заслуживших георгиевские отличия в шестом классе было больше половины состава. Эти, случайно оставшиеся в живых представители специфической части русской молодежи воспитанные на гениальных духовных началах преподанных Великим Князем Константинам Константиновичем были фанатическими патриотами своей родины веря, в ее исторические традиции и отрицая разрушительные интернациональные лжеучения. В лагере Стернище, за два года пребывания там Крымского Корпуса, вся духовная жизнь кадет проходила или под знаком надежд на «ближайшую весну», когда русская армия из Галлиполи, потом с рудников в Болгарии или с границ Югославии, снова позовет в свои ряды или ... в разочаровании во всем и безисходном отчаянии от потерь самого дорогого, приводила к трагическим решениям. Поддерживали дух, совпадая полностью со святая святых наследников русского воинского духа, чтения директором корпуса генералом Римским-Корсаковым произведений генерала Краснова и особенно «От двуглавого орла к красному знамени». Как естественный результат духовного напряжения был радостный отъезд больших групп кадет перваго и второго выпуска, всех бывших участников Добровольческой и Русской Армии, в Николаевское Кавалерийское Училище в Белой Церкви. Можно с уверенностью утверждать, что и остальные кадеты из двух выпусков, избравшие другие пути, включая университеты, не изменяли общим духовным идеалам привитым воспитанием в кадетских корпусах. Завещанный дедами дух служения правому делу, привел многих кадет из последовавших выпусков, в югославское военное училище, чтобы продолжить военное образование для службы обожаемому Королю Александру. Преданность родине и жертвенное ей служение привело некоторых бывших кадет во Франции, где активно действовал Обще-Воинский Союз, возглавляемый генералом Кутеповым, к непосредственному применению своих сил на территории России, с трагическими последствиями для героев. Идея реальной жертвы доминировала в настроениях молодежи, так, в Белграде, в середине двадцатых годов, на квартире сенатора Трегубова, группой студентов-монархистов был основан Национальный Союз Нового Поколения изменивший впоследствии идеологию, отказавшись от монархизма, допустивший в своей идеологии естественные эволюции, но имевший своей основной задачей жертвенную работу на территории России. Большую воспитательную работу вела Организация «Сокол» приобщая русских детей к восприятию священных понятий о родине и поддерживая патриотический дух в молодежи. Если для большинства здравомыслящих молодых людей было нетрудно отказаться от извращенных понятий в организации младороссов, упростивших свою идеологию в формуле: «Царь и Советы», то идеи Вонсяцкого, на фоне фашизма в Италии, Нац. социализма в Германии и Фаланги в Испании заставляли задуматься. Все политические течения того периода не имевшие в своих программах марксизма и этим органически противостоящих советскому коммунизму, несмотря на крайности, как расизм и т. п. были симпатичны русской молодежи. В последний период перед войной из-за железного занавеса начали проникать идеи подсоветских людей схожие с нашими, по своим конечным устремлениям, но различных по предполагаемой технике работы. К этому времени, русская эмигрантская молодеж подверглась, до известной степени, ассимиляции, если и не в духовном смысле, оставаясь в душе русскими патриотами, то в плане материальном. Так, не говоря о браках с не русскими партнерами, многие, окончившие высшие школы, вошли в жизнь страны, занимая, соответственное своей культуре положение, обязывающее подчинением своих национальных чувств во имя нового положения. Создавалось новое понятие о долге перед родиной. На традиционные, консервативные принципы прививались данные из реальной жизни в Советском Союзе и все это просеивалось через сито обывательского благополучия или недоверия к новшествам. В таком состоянии застигла война русскую молодежь. С одной стороны была сила армий и новых идей фашизма, борющегося с комунизмом, а с другой неясное, по началу, отношение, врагов коммунизма к национальному русскому вопросу. С точки зрения здравого смысла, следовало, без двусмысленного сентиментализма пользоваться возможностью борьбы с мировым злом марксизма, надеясь на будущее решение русского национального вопроса. Так думала часть русской молодежи или вступившая в Русский Корпус или поехавшая в Россию, чтобы помочь завоевателям не делать ошибок с русским народом или вступившая в партизанские и казачьи части. Имена наших братьев, погибших в боях против красных партизан или красной армии или в тупой машине немецкого гестапо, Ты, Господи, веси! Андрей Бертельс-Меньшой
Alex: Вчера досмотрел 12-ти серийный сериал "Апостол", затрагивающий и тематику статьи "НАШ ВЫБОР"... Очень грустное кино... В нём куча всяких ляпов, но есть и много интересного, ради чего и сериал стоит посмотреть...
Vadimus : Я спецально опубликовал это воспиминание и мнение, написанное Андреем Бертельс-Меньшой, чтобы КАЖДЫЙ мог высказывать свое мнение, пусть даже несколько отличное от привычного нам...
Alex: Мне кажется, тут сколько судеб - столько и мнений... Кого насколько (и с какой стороны) зацепило, тот так на ситуацию и смотрит... адекватно нанесённому "ущербу"...
Vadimus : Уезжаю на Родину! Буду в Москве до 9 мая. Заеду в Минск на день-два в середине апреля!!! Воспоминания 65-летней давности Сергей Ольденборгер Из журнала "Кадетская перекличка" № 28 1981г. Случайно, взглянув на календарь, я заметил, что сегодня 27-ое августа 1979 года, т. е. 14 по ст. стилю. Как каждому кадету дореволюционной России известно, к этому дню собирались кадеты всех корпусов с летних каникул в свои родные гнезда, т. к. 15-го августа день Успения Пресвятой Богородицы считался началом учебного года. Выдержавшие вступительные экзамены в первый класс являлись тоже 14-го августа. День новичков начинался пригонкой формы, разбивкой на параллельные отделения, знакомство с своим офицером-воспитателем и своими обязаностями. Итак 14-го августа по старому стилю 1914-го года, я был приведен отцом в здание Петровского Полтавского Кадетского Корпуса. Собравшихся новичков принимал моложавый капитан Чепурковский и направлял, в главный цейхгаус, где корпусной каптенармус пригонял обмундирование. На более высоких пригонка шла быстро и легко, но с маленькими было много затруднений. Так мне выдали сапоги размера на два больше и на мое робкое заявление, что они мне велики, усатый фельдфебель ответил: «до роты доползешь, а в ротном цейхгаузе каптенармус переменит» и отвенувшись стал подгонять форму на следующего. Слова цейхгауз и каптенармус пугали меня, но что было мне делать, расплакаться? Чутьем я ясно понимал, что слезы не вяжутся с погонами на плечах, поэтому, скрепя сердце, я собрал свой матроский костюмчик, белье и ботинки и вышел, из цейхгауза. Кап. Чепурковский, спросив фамилию сказал: «ты назначен в первое отделение, твой воспитатель подполковник Богоевич, а сейчас отдай твою одежду отцу и ступай вон в тот угол, где уже собралось несколько новичков и жди дальнейших распоряжений. Потом подойдя к отцу представился ему и сказал, что завтра после ыолебка отец может меня взять в отпуск до вечера, но сегодня все новички будут заняты. Отец подошел поцеловал, погладил по голове и увидев на моих глазах слезы тихо сказал: «не плачь ты же ведь уже кадет». Думается, что вид новоиспеченного кадета был весьма непрезентабельный. Сапоги, как я уже упомянул были не по ноге и при ходьбе я цеплял с непривычки носком за пол,. брюки были тоже велики, т. к. внизу было несколько складок напоминающих гармошку, рубашка была настолько велика, что из рукавов были видны только кончики пальцев, воротник был широк и на животе болтался пояс с тяжелой медной бляхой, который я не умел сузить и потому бляха была ниже положенного ей по уставу места. Кроме того рубашка ка животе была в складках, т. к. я не знал как заправить все эти складки назад. Когда собрались все назначенные в первое отделение, кап. Чепурковский приказал, состоявшему при нем второкласснику отвести нас в роту. В помещении 4-ой роты этот кадет привел нас в классную комнату с партами на двух и рассадил по партам произвольно при помощи двух второгодников, заарендовавших себе парту на «Камчатке»; уходя он сказал, что доложит подпоручику Богоевичу, о том что его отделение на месте. Подп. Богоевич был в этот день дежурным по роте. Пока из начальства никого не было, второгодники сообщали нам свои фамилии и потребовали от нас полной субординации, пригрозив увесистыми кулаками. Смельчаков оспаривать такие аргументы не нашлось, тем более что поступавшие в большинстве были 10-11 лет, а второгодник мог быть даже 13 лет. В первый класс принимались мальчики от 10 до 12 лет и как исключение 9 с половиной с подачей своевремено прошения на Высочайшее Имя. (Мальчики в 9 лет, принимались только в те корпуса, в которых был приготовительный класс). Второгодники объяснили нам, что когда подп. Богоевич войдет в класс один из них подаст команду: «встать смирно» и мы должны, выйдя из парты встать смирно, т. е. не ворочаться, не сгибать колен, руки должны быть по швам брюк, голов не опускать и смотреть прямо в глаза воспитателя; когда же он поздоровается ответить хором: «здравия желаем господин полковник». Подп. Богаевич, войдя в класс поздоровался с нами, но т. к. второгодники не успели сделать репетицию, то ответ был очень рассыпчатым. Богоевич улыбнулся и сказав: «скоро научитесь» начал с нами знакомиться. Во-первых он назвал себя: Подп. Николай Александрович Богоевич, добавив что имя и отчество легко запомнить, т. к. они тождественны царствующему Императору. Во-вторых он сказал что принимая нас первоклассниками он надеется довести нас до конца 7-го класса, но из опыта знает, что некоторые все же будут отставать оставаясь на второй год, «вот как эти оболтусы» указал, он на наших второгодников. Дальше он приступил к личному опросу, задавая много разных вопросов, ответы записывал в записную книжечку. После сказал, чтоб те у кого есть деньги сдали бы ему на хранение, т. к. кадеты не имеют права в здании корпуса иметь при себе деньги. Большинство новичков были сыновья офицеров, один оказался сыном полицмейстера (в прошлом офицера) и я единственный сын штатского члена Окружного Суда. Окончив с личным опросом он вывел нас в коридор, где к нам присоединилось 2-ое отделение кап. Чепурковского, нас построили по росту и я оказался предпоследним и получил № 117, а самым маленьким оказался кадет 2-го отделения — Константин Петров и его номер был 118. Эти номера к нам имели только то отношение, что на белье каждого кадета красовался этот номер, а также он был и на табличке (цигеле) кровати, где кроме номера была написана фамилия и имя, на цигеле же висело полотенце и у большинства еще и иконка. После этого тем кому было плохо пригнано обмундирование, ротный каптенармус пригонял снова из ротного цейхгауза, откуда я уже вышел в хорошо пригнанной форме попутно научившись всем основным премудростям как напр.: приделывать погоны к рубашке, закреплять пуговицы колечками, укорачивать пояс при помощи бляхи, расправлять складки рубашки с живота и боков на спину, и даже чистить бляху и пуговицы мелом или мазью для меди, а сапоги ваксой. Я почувствовал себя кадетом, собственно 25-го мая, т. е. после выдержанного мною вступительного экзамена. В этот день отец привел, меня в корпус и я, впервые в жизни, оказался в обществе 100 мальчиков. Кто-то нас направил в какой-то зал, где происходил медицинский осмотр. Нам было ведено раздеться и доктора приступили к осмотру: слушали сердце, легкие, давили живот, искали грыжу, прощупывали всякие гланды, проверяли зрение, смотрели горло, нос, уши, измерили рост взвесили спрашивали какими болезнями болел. Все это записывали в картотеки, и в результате нескольких мальчиков нашли непригодными для военной службы. После завтрака состоялись экзамены. Экзамены начались с молитвы перед учением, которую прочел корпусной священник протоиерей о. Сергий Четвериков. Первый экзамен был по Закону Божьему. Экзаменовали о. Сергий и дьякон, я попал к о. Сергию. Мои знания молитв, заповедей, сказаний из Ветхого Завета и кое чего из Нового Завета далеко превосходили требования вступительного экзамена, благодаря отцу, который был очень набожным. Вообще я был подготовлен к экзаменам очень хорошо и легко их выдержал. В тот год желающих поступить было больше чем вакансий, но часть отвели на медицинском осмотре, а часть срезалась на экзаменах, но все же был конкурс и не прошедшие по конкурсу отправлялись в другие корпуса, где были вакансии или держали снова экзамены на следующий год. Из всех державших тогда экзамены, я запомнил только двух, и то потому, что они были также как и я в матросских костюмчиках. Это были: Миша Потоцкий и Богомолец оба они попали во второе отделение. Когда нам в присутствии наших родителей прочли списки принятых в 1-ый класс 1914-1915 учебного года, отец погладил меня по голове и сказал: «молодец». Вот с этого момента я стал считать себя кадетом. Выйдя из здания корпуса все в том же матросском костюмчике и в матросской бескозырке с ленточками на которых красовались якоря, я весь был, поглощен одной заботой не прозевать ни одного офицера. Я искал глазами встречных офицеров, перебегал на другую сторону улицы и все лишь для того чтоб отдать им честь. Офицеры конечно, не обращали никакого внимания на малыша, но это меня не обескураживало и наконец, о счастье? Один молодой поручик, посмотрев на меня, так серьезно отдающего честь карапуза, понял всю психологическую важность момента и догадавшись, что я только что выдержал экзамен, не только удостоил меня ответным отданием чести, но и остановившись, спросил: «выдержал экзамен, что ли?» И я радостно ответил: «да». Вдруг к моему ужасу приветливое лицо поручика омрачилось и он строгим голосом поправил — «не «да», а «так точно». Я покраснел,, стыдясь своего промаха и повторил за им «так точно». — «Ну а дальше что?» спросил поручик. Окончательно растерявшись, и принимая строгий голос всерьез, я не знал что делать, но поручик улыбнулся, потрепал меня по щеке и сказал: «нужно добавлять чин, в данном случае: «господин поручик», потом посоветовал мне пока я не в форме не козырять. Возвращаюсь к 15-му августа. По случаю двунадесятого праздника подъем был в семь часов утра. Проснувшись от барабанного боя я, как, наверное, и большинство, первую минуту не мог понять, в чем дело, но беспрерывно повторяемое приказание дежурного воспитателя: «вставать», сдергивание одеял и подзатыльники второклассников и второгодников вполне доказали пословицу: «назвался груздем — полезай в кузов». Не буду входить в детали умывания, одевания, молитвы и утреннего чая, упомяну лишь то, что многие новички забывали менять ночную рубашку, которая отличалась красной ленточкой на воротнике, на нижнюю дневную и им приходилось переодеваться. В 9 часов мы уже строем входили в корпусной храм, вмещавший все четыре роты, т. е. 450 кадет, весь педагогический персонал с семьями, а также и привезших своих птенцов родителей. После Литургии и молебна по случаю начала учебного года, родители новичков могли взять своих сыновей в отпуск, но должны были привести их к шести часам вечера, т. к. от 6 до 8 час. вечерние занятия на которых в этот день воспитатель выдает учебники, тетради, перья и другие учебные пособия. И вот я с отцом, уже в кадетской форме, важно шествую по улицам Полтавы и старательно отдаю честь офицерам и старшим кадетам. Вдруг навстречу мне показался такой же как и я первоклассник по фамилии Пилипенко с дамой вероятно его мамой. Не считаясь с тем, что мы в старшинстве одинаковы, я за четыре шага взял руку под козырек, каково же было мое возмущение, когда у Пилипенко округлились глаза от удивления и он прошел мимо не ответив мне на приветствие. В 5 час. отец привел меня в корпус, перекрестил и по своему обыкновению, прочел мне нотацию, чтобы я не шалил, хорошо учился и т. д., поцеловал и ушел, т. к. ему нужно было попасть на поезд. Первую минуту я почувствовал себя одиноким и слезы навернулись на глаза, но оглянувшись я увидел, что некоторые из новичков, в том числе Миша Потоцкий и Богомолец, которые повидимому были знакомы и раньше, носятся с криками по коридору, задирают более тихих, хохочут и чувствуют себя абсолютно в своей тарелке. Подбежал Потоцкий и ко мне, толкнул слегка в бок и сказал: «Рыжий красного спросил чем ты бороду красил», и побежал дальше, и я не понимая почему он мне это сказал, т. к. в мою голову не вмещалось, что это относится к цвету моих волос, т. к. я не был рыжий, а блондин, с удивлением посмотрел ему вслед и, вспомнив об обиде нанесенной мне Пилипенко пошел в класс в надежде его там найти. Действительно он оказался там н хотя я был самый маленький, а он из самых высоких, я подошел к нему и сказав: «как ты смел не отдать мне честь «толкнул его посильней в грудь. Повидимому Пилипенко был очень тихий и миролюбивый мальчик, он только непонимающе посмотрел на меня повернулся и убежал, чем обескуражил меня и все мое воинственное настроение пропало. Но этот случай страшно поднял меня в моих глазах и я вообразил, что всегда мне такие нападения будут проходить безнаказно, но вскоре мне пришлось убедиться в противном. Из моей, последующей жизни в полтавском и затем в Псковском корпусах мне хочется рассказать только о нескольких наиболее ярких эпизодах. Не помню по какой причине осенью 1914 года или весной 1915 года, корпус был выстроен на улице лицом к фасаду корпуса и 4-ая рота, как и полагается была на левом фланге. Помню, что светило солнце, мы были в парадных мундирах, но не было холодно — значит это не мог быть корпусной праздник 19/6 декабря, но почему то был вынос знамени. Вынос происходил слева, оркестр на правом фланге заиграл встречный марш и была подана команда: «смирно равнение на лево». Молодцеватый вице-унтер офицер знаменщик с двумя ассистентами вынес знамя. Было ветрено, полотнище ветхого знамени, по преданию участвовашего в Полтавской битве, сильно колыхалось. Концы знамени от ветхости обратились в неровную бахрому. Вдруг маленький лоскуток знамени оторванный стал колыхаясь, как опадающий лист, спускаться на землю. Это произошло в то время когда знаменщик прошел строй 2-го отделения 1-го класса и поравнялся с левым флангом моего 1-го отделения. Приземлился оторвавшийся лоскуток уже посередине моего отделения. Глаза всех кто видел это следили за этим кусочком материи и вдруг, нарушая все правила устава из первой шеренги выскочил кадет первоклассник, наклонился схватил этот лоскуток и встал на место. Подпоручик Богоевич видел, что кадет его отделения сделал непростительный проступок, выйдя самовольно из строя, но причины не знал. Когда рота вернулась в помещение и была подана команда «разойтись», Богоевич позвал провинившегося кадета (фамилию, к сожалению, я забыл) и начал его распекать за такую недисциплинированность да еще во время выноса знамени, но когда узнал причину спросил: «что же ты будешь делать с этим кусочком знамени?» Ответ первоклассника показал, как благоговейно этот кадет относится к корпусному знамени, к его былой славе, как он уже любит свой корпус и как понимает свой долг перед этой реликвией. Ответ его был: «эту святыню я положу в свое Евангелие». Богоевич обнял кадета и сказал: «ты прав, только там этой части Российской Славы и место». Конечно никакому наказанию кадет не подвергнулся. Я пробыл в Полтавском корпусе всего лишь год, т. к. мой отец перевел меня в Псковский корпус, где учился мой старший брат, но за этот 1914/15 учебный год Полтавский корпус посетил Император Николай 2- ой и Великий Князь Константин Константинович. Кто из них посетил корпус раньше я не помню и да простят мне полтавцы если я ошибся в хронологии. В обоих случаях со мной произошли почти одинаковые происшествия. Повторяю, что не помню, но мне кажется, что первым посетил корпус Император. Можете себе представить сколько волнений и забот было у каждого, начиная от Директора ген. м. Клингенберга до последнего первоклассника. Конечно у каждого были свои заботы. Воспитатели стремились усовершенствовать до предела четкость в строю, в церемониальном марше и в ответах. Ведь только подумать как даже роте взрослых людей трудно ответить в один голос «Здравия желаем Ваше Императорское Величество» или на ходу «Рады стараться Ваше Императорское Величество». Попробуйте выдресировать 120 мальчуганов от 10 до 13 лет отвечать в один голос. В день приезда Государя все офицеры в парадных формах т. е. с эполетами и при орденах по несколько раз осматривали нас, их опытные глаза замечали каждый недочет, наши бляхи и пуговицы мундиров блестят как жар, сапоги начищены не только спереди, но и сзади, а первоклассники должны были показывать чистые руки без траура под ногтями. Головы пострижены под ноль. Но что же делать с теми у кого синяк под глазом, как это оказалось у меня после одной из многих неудачных драк. Отправить в лазарет нельзя, т. к. Государь конечно посетит больных. На счастье Богоевича в его отделении было налицо четное количество кадет и т. к., я как самый маленький должен был стоять во второй шеренге в затылок предпоследнему по росту И. Лошунову. Помню, что все таки Богоевич подпудрил мне синяк мелом, но пока рота стояла вольно в ожидании прихода Государя мел осыпался и фонарь светился во всей своей красе. Ждать нашей роте пришлось довольно долго, но вот послышалась команда нашего ротного командира и он пошел навстречу Государю с раппортом, а затем раздался голос Государя: «Здорово 4-ая рота», на что мы очень дружно и вероятно пискливо ответили: «Здрав жлам Ваш Им-пра-торс Вел-ство!» Обходя строй Государь ласково смотрел на наши счастливые лица. Мы же в благоговейном восторге смотрели в Его лучистые, добрые глаза, которые хоть и скользили по нашим лицам, но замечали очень много. Окончив обход Государь приказал распустить роту, а двух самых маленьких привести к нему. Командир роты передал приказание воспитателям Богоевичу и Чепурковскому, а сам пошел со свитой в ротный зал, где Император сел на принесенный стул окруженный со всех сторон корпусным начальством, адъютантами и кадетами. Что касается кап. Чепурковского то приказание привести самого маленького не доставило ему никаких затруднений. Константин Петров был тихий, опрятный, хорошенький мальчик, хорошо учился и по поведению имел высший возможный бал в 1-ом классе т. е. шестерку. Подп. Богоевичу это приказание пришлось не по вкусу, т. к. самый маленький был я, но у меня был синяк под глазом, хорошеньким назвать меня было нельзя, тихим поведением не отличался и по мнению Богоевича у меня были дерзкие глаза. Поэтому Богоевич решил вопрос просто вместо левофлангового второй шеренги он взял левофлангового первой шеренги. И. Лошунова. Лошунов был блондин с нежным розовым цветом щек поведения и учения вполне приличного, вдобавок был сыном ген.-лейт. кавалера ордена Св. Георгия 4-ой степени и Георгиевского оружия и Государь возможно лично знал ген. Лошунова. Кстати недавно перед приездом Государя ген. Лошунов, уезжая на фронт заехал в Полтаву проститься с сыновьями (старший сын был в 3-ем классе) и на нас произвел восторженное впечатление своим Георгиевским оружием и белым крестиком-мечтой каждого военного. Итак Богоевич передал ротному И. Лошунова, а ротный командир подвел И. Лошунова и К. Петрова к Государю, ко Государь, посадив Петрова к себе на колено сказал: «Полковник, я прекрасно понимаю Ваше желание показать мне двух ваших хороших воспитанников, но я достаточно наблюдателен и заметил одного меньше этого (показав на Лошунова) с синяком под глазом и с видом сорванца, вот того мне приведите». Сам я этих слов не слыхал, т. к. не мог пробиться через толпу кадет окружавших Государя, но так мне передавали слышавшие это. Ротный посмотрел на Богоевича и тот ответил: «это Ольденборгер». Пока меня обомлевшего от страха и одновремено от блаженства протискивали через толпу кадет, Государь разговаривал с Петровым. Когда меня подвел командир роты, Государь усмехнулся и сказал: «вот этого мне и надо» и поставил меня рядом с собой справа, т. к. Петров сидел на его левом колене. Часть вопросов к Петрову я не слыхал, но потом говорили, что Государь интересовался отцом Петрова, чином, полком, узнав в каком полку служит отец Государь назвал стоянку полка, спрашивал про семью есть ли у него мама, братья и сестры, а при мне Государь уже спрашивал о том как Петров учится и сколько имеет по поведению. Потом неожиданно для меня обратился ко мне: «Ну, герой, а как твоя фамилия?» Я еще не придя в себя машинально ответил: «Ольденборгер». И к своему ужасу заметил, что в чем то я сплоховал, т. к. сзади стоящие, начиная от Директора, ротного, воспитателей, адъютантов и кадет начали мне подавать какие- то знаки, открывая и закрывая рты всячески стараясь мне что-то втолковать. От всех этих ужимок, я совершенно растерялся не догадываясь в чем дело, что свою фамилию я сказал правильно я не сомневался, а Государь, видя мое замешательство и догадываясь, что происходит за его спиной, т. к. я туда смотрел стараясь понять по движению ртов, что им всем надо, улыбался и спокойно ждал молча, так прошло короткое время, показавшееся мне вечностью, но Петров выручил пользуясь тем что Государь на него не смотрит, он осторожно по азбуке пальцами которая у нас была очень в ходу для подсказывания, показал мне слово «ваше» дальше как молнией прорезало мою память и я радостно выпалил: «Ваше Императорское Величество». Вероятно на моей роже была написана такая радость, что Государь рассмеялся, а у всего начальства рты растянулись в сладостные улыбки и мне показалоь, а может это было и на самом деле, вздох облегчения прошелся по всей толпе кадет. «Так ты из Прибалтики?» спросил Государь, тут уж я без запинок ответил: «не могу знать Ваше Императорское Величество, но я из дворян Харьковской губернии». Моим отцом и его службой, также, как и семьей Государь не стал интересоваться, а сразу, как говорится, взял быка за рога; тронув пальцем мой синяк и сочувственно качая головой Государь спросил: «с лестницы упал?» а у самого глаза смеются и все лицо выражает еле сдерживаемый смех, «так точно Ваше Императорское Величество» ответил я, опуская глаза перед Государем и догадываясь, что он мне не верит, я покраснел как рак. Государя это еще больше развеселило и он, делая строгое лицо сказал: «Так и мне своему Царю лжешь, знаешь ли ты, что Царю ты всегда должен говорить правду, отвечай знаешь или нет?» — «Так точно, знаю Ваше Императорское Величество» ответил я. Сразу, сменив тон опять на веселый Государь подвинул, меня ближе к себе и приблизив лицо к моему уху шопотом спросил: «подрался?» и я к собственному удивлению тоже шопотом ответил: «так точно Ваше Императорское Величество». Государь рассмеялся, а за ним все начальство и окружающие кадеты, т. к. хотя все это было произнесено шопотом, но в тишине было слышно. Узнав что я учусь прилично Государь спросил: «ну, а как с поведением?». Я скис совсем и прошептал еле слышно: «Двойка Ваше Императорское Величество». Государь покачал головой и напоследок сказал: «исправиться надо — обещаешь?» — «Так точно Ваше Императорское Величество», ответил я и, действительно, некоторое время помнил, свое обещание и дошел по поведению до четырех, но потом скатился снова на двойку, а в конце года, т. к. я переходя во второй класс по учению был в первом десятке, то Богоевич набавил на тройку, чтоб дать возможность перейти во второй класс. Как всегда приезд Высочайших Особ сопровождался распоряжением об отмене уроков на три дня. В том же учебном году Полтавский корпус посетил Великий Князь Константин Константинович. О его предполагаемом приезде было объявлено заранее и кадеты с радостью ожидали всеми любимого «Отца кадет». Случай происшедший со мной в приезд Великого Князя почти целиком соответствовал случаю в посещение корпуса Государем. Разница была лишь в том, что Великий Князь после роспуска роты потребовал к себе самых больших, но больших он сказал иронически, что командир роты не понял и действительно привел самых высоких. Великий Князь тогда сказал: «Полковник, больших в кавычках». Опять таки привели Петрова и Лошунова, т. к. у меня светился очередной фонарь, но и Великий Князь оказался достаточно наблюдателен и успел, заметить меня во второй шеренге. Вспоминая эти случаи мне кажется, что не заметить меня в те времена было трудно. Маленький с волосами цвета соломы, с множеством веснушек на лице делало меня рыжеватым, синяки под глазами и какие то задористые глаза, а по определению Богоевича дерзкие, определенно давали основание подозревать не только шалуна, забияку-драчуна, но и сорванца которого в свободное время, искать надо было там, где в стойке смирно стояли наказаные кадеты. Во всяком случае Великий Князь потребовал привести меня. Кадеты побежавшие за мной нашли меня в классной комнате, в самом печальном виде. Только в этот день утром за 2-3 часа выданная чистая гимнастерка была забрызгана чернилами, также, как и пальцы рук. Подп. Богоевич, увидев меня в таком виде, вероятно готов был мне сорвать голову и в его гневном взоре я мог прочесть минимум 8 ч. под часами, но выхода не было и меня подвели к Великому Князю. Я готов был провалиться под землю от стыда, не знаю покраснел я или побледнел, но что мои глаза увлажнились я почувствовал и испугался, думая что заплачу, что уж никак не пологалось бравому кадету, хотя бы и в запачканной рубашке. Но весь мой страх как рукой сняло, когда я увидел, что Великий Князь самым искренним образом смеется над моей жалкой фигурой. Вслед за смехом Великого Князя, лица присутствующих офицеров расплылиль в улыбку и даже глаза моего воспитателя перестали мне угрожать стоянием под часами. Насмеявшись вдоволь Великий Князь спросил меня: «Как тебя угораздило в такой короткий срок так выпачкаться?» Выслушав мой ответ, который я основывал на спешке, чтобы быть вместе с другими около него, Великий Князь ответил пословицей: «Поспешишь — людей насмешишь». Потом спросил: «когда ты упал с лестницы, когда поднимался или спускался?» Такого коварного вопроса я никак не ожидал и замялся, но Великий Князь, не давая мне ответить добавил: «кто кому набил?». Опять таки не ожидая ответа он перешел на обычные вопросы о родителях, об учении и поведении. Услышав, что по поведению у меня двойка он весело обращаясь к начальству сказал: «я так и думал видно, что сорванец-энергии хоть отбавляй. «Наверное эти чернила вылезли бы мне боком, еслнб не Великий Князь, отпуская меня сказал командиру роты: «перемените ему рубашку, но не наказывайте ведь в спешке всяко бывает». Говорили, что в этот раз адъютант так бережно охранял шинель Великого Князя, что кадетам несмотря на все хитрости не удалось отрезать «на память», ни одной пуговицы, что очень удивило Великого Князя, привыкшего к этому и всегда возившего с собой запасные пуговицы. О Великом Князе написано так много, чтго я не думаю, чтобы кто нибудь мог бы добавить о нем что нибудь существенное, кроме сугубо личных воспоминаний вроде моих; но существует маленький анекдотик, как Великий Князь, посетив один из корпусов увидел правофлангового кадета очень высокого роста и так как Великий Князь был и сам очень высокий, то подойдя к нему и примеряясь спросил его: «как ты думаешь кто из нас выше?» Кадет, скосив глаза на свое плечо и плечо Великого Князя, которое оказалось ниже ответил: «кажется я Ваше Императорское Высочество», на что получил ответ: «не выше, а длиннее». Еще несколько эпизодов из цикла моих воспоминаний о Полтавском корпусе. Корпусной храм, — посередине проложена ковровая дорожка, по бокам дорожки стоят все четыре роты. Однако мне не повезло при рассчете и я оказался крайним к дорожке. Во время Литургии я не заметил, что согнул колено. Через минуту подошел дежурный в.-у. о. и передал приказание директора стоять смирно. Я конечно выпрямил колено, но это не укрылось от взора моего воспитателя. После службы он спросил причину и узнав почему в. у. о. подходил ко мне сказал: «Раз не умеешь стоять смирно в церкви, то поучись под часами пару часов и сегодня останешься без сладкого. Увы! Трубочку с кремом-пирожное по Воскресениям пришлось отнести на столик дежурного воспитателя, что он и отметил у себя в черной книжечке. Вот тебе и согнутое колено! На Рождество Христово, я как и многие кадеты, поехал в отпуск к родителям. От Полтавы до Харькова был один или два специальных вагона 3-го класса для кадет, также были специальные вагоны для ехавших в других направлениях. Если память мне не изменила окончательно, то между Полтавой и Харьковым есть станция «Лозовая» славившаяся на весь юг России жаренными пирожками, как «Тула» славилась пряниками, а «Валдай» колокольчиками. Имея деньги в кармане, но не умея ими пользоваться, я объелся этими пирожками до того, что только голодный 1919 год, заставил меня впервые после «Лозовой» съесть снова такой пирожок. Приехав в Харьков, где у меня была пересадка на Курск, я был совершенно болен, на что обратил внимание один офицер и позвал дежурного жандарма, который вызвал станционного фельдшера. Фельдшер, узнав в чем дело дал мне рвотное, а жандарм посадил меня в поезд на Курск. Приехав домой мне все же пришлось принять целую столовую ложку касторки. В 4-ой роте Полтавского корпуса никакого цука не было, но не дай Бог первокласснику подраться с второклассником, в тот же вечер в спальне будет устроена темная т. е. второклассники побьют недисциплинированного первоклассника. На Пасху я был оставлен без отпуска, за что не помню, вероятно за совокупность многих проступков. Оставшихся кадет 4-ой роты на время Праздников соединили с оставшимися кадетами 2-ой роты, а кадет 3-ей роты с кадетами 1-ой роты. Однажды некий кадет 4-го класса пытался меня цукать, заставляя подзатыльниками приседать и вращаться о чем я не имел никакого представления, но на его несчастие, а мое спасение, это увидел пятиклассник, и вот тогда, я увидел, что такое кавалерийский цук, т. к. этот пятиклассник цукал моего мучителя долго и упорно, внушая ему чтоб он не смел издеваться над малышами. Перейдя во второй класс и уезжая на летние каникулы, я думал, что никогда больше Полтаву не увижу, т. к. во время каникул мой отец перевел меня в Псковский корпус, где учился мой старший брат. Все же некоторых моих одноклассников по Полтаве, я встретил в Ялте в 1920 году. Трое из них уже были в 7-ом классе: это Г. Самойлович, с которым я сидел первую четверть на одной парте (в дальнейшем Богоевич пересадил меня в первый ряд для лучшего наблюдения), Николай Михайлов отец знаменитого теперь Югославянского диссидента Михаиле Михайлова и из второго отделени ...
Vadimus : ... я все того же Петрова, который хоть и вырос, но все же оставался низкого роста. В шестом классе оказались И. Лошунов, Е. Кунаков, Пилипенко все трое с Георгиевскими крестами 4-ой степени и С. Зубрицкий, а из второго отделения Кальченко. В пятом классе кроме меня оказался Н. Ковалевский, который умер в Стрнище, и в четвертом классе М. Потоцкий. Из названных я списался с Лошуновым, но переписка закончилась его смертью во Франции. Слыхал, что Потоцкий живет, где то под Нью-Йорком в своем поместьи названным им «Ахтырка» в память того, что Миша во время гражданской войны был в 12-ом гусарском Ахтырском полку. Так неужели из всех 60-ти первоклассников 1914 года, осталось нас двое?? Переходя к некоторым событиям в Псковском Корпусе я должен сказать, что разница между Полтавским и Псковским корпусами была настолько мала, что писать о ней может быть и не стоило, но я все же кое что из замеченного упомяну. В Полтавском корпусе кормили вкусней — сказывался юг России. В Полтаве был борщ, в Пскове щи (борщ конечно вкусней), в Полтаве на завтрак бывала жаренная украинская колбаска с тушеной капустой, в Пскове такого вкусного блюда не было. В Полтаве всегда был пшеничный хлеб, во Пскове только утром и вечером была пшеничная булка, а к завтраку и обеду был черный ржаной хлеб очень часто с закалом, но в Пскове были и свои плюсы: квас из ржаного хлеба, настоящий клюквенный кисель, а на Корпусной Праздник и Тезоименитство Государя, Государыни и Наследника к жаркому давали брусничное варенье. В укладе жизни кадет я не помню какой нибудь значительной разницы, м. б. потому что в Полтаве в 4-ой роте 1-ый класс являлся младшим классом, а 2-ой класс старшим в роте, в Пскове же 2-ой класс оказался младшим в 3-ей роте, т. ч. первые 2 года своей кадетской жизни я был «гражданином второго сорта», как теперь принято выражаться. В Пскове в первую же ночь 3-й класс устраивал темную всему 2-му классу били больше для острастки. Игры кадет были те — же, только городки в Полтаве заменились рюхами в Пскове. Рюхи много трудней. В Псков я явился вместе со старшим братом и был зачислен во 2-ое отделение к воспитателю кап. Васильеву по прозвищу «крыса». Это был человек лет сорока с седеющим ежиком и повидимому с крашенными иссиня-черными усами. Моя жизнь в Псковском корпусе началась с полного конфуза. Первые несколько часов я был еще в Полтавских погонах и вокруг меня образовался кружок любопытных как второго так и третьего класса, которые меня распрашивали про Полтавский корпус. Во время разговора подошел еще один третьеклассник и увидев Полтавские погоны удивленно сказал: «ба-Полтавец — откуда ты взялся?» Для меня было ясно, что он знает, что я из Полтавского корпуса и потому вопрос «откуда я взялся» понял как вопрос о моем появлении на свет Божий и я совершенно уверенно ответил: «меня аист принес». Этот ответ произвел впечатление разорвавшейся бомбы, несколько секунд все смотрели на меня с открытыми ртами, а потом взрыв неудержимого хохота прокатился по роте. Хохотали до слез, до коликов в животе при полном моем непонимании, что собственно их так развеселяло. Кто-то побежал за братом, кто-то просто орал на всю роту: «Ольденборгер иди сюда», другие вопили: «блоха валяй сюда» (блоха было прозвище моего брата). Когда привели брата и он узнал в чем дело, он покраснел от злости, дал мне подзатыльник и при общем хохоте отвел меня в угол и принялся мне объяснять мою ошибку. Через два-три дня не только вполне освоил истинный ответ на поставленный мне вопрос, но благодаря прекрасной памяти я выучил, всю нецензурную поэзию приписываемую не то самому А. С. Пушкину, не то Баркову. Первое прозвище в Псковском корпусе я получил в связи с этим случаем: «рыжий аист», но вскоре «аист» отпал и я стал рыжим, так-же как и в Полтавском корпусе. Однажды пришло мне письмо от Полтавцев второго класса первого отделения написанное Лошуновым и подписанное всем отделением, в котором мои бывшие однокашники, шутя укоряли меня в измене славному Петровско-Полтавскому корпусу. Подписал письмо и подп. Богоевич, написав, что, хотя я ему причинял много хлопот он все же жалеет, что не БИДИТ меня больше, и что теперь ему некого так часто ставить под часы. Все же пожелал мне полного успеха в Псковском корпусе. Я ответил на это письмо и переписка оборвалась, т. к. особенной любовью писать письма кадеты младших классов не отличались. Во втором классе Псковского корпуса существовал обычай составлять список силачей на все отделение. Список составляли главным образом второгодники, определение под каким номером поставить того или иного решалось поединком т. н. «чистая». Чистая имела свои правила и проводились эти чистые на утренних занятиях, на которых воспитатели не присутствовали. Конечно, мне прибывшему из другого корпуса нужно было отвести соответствующее место, поэтому мне пришлось вызывать и быть вызываемым пока мое место не утвердилось, но насколько этот вопрос вначале меня заинтересовал, настолько быстро я к нему охладел, отдавшись всецело гимнастике на снарядах. Псковичи были прекрасные гимнасты по тому времени и на общекорпусных состязаниях в 1911, 12 и 13 годах взяли первый Императорский приз, — кубок, — который по правилам состязаний остался за Псковичами. Вероятно поэтому уже в третьей роте была наклонная лестница, шесты, канат, кольца, козел, кобыла (конь) и турник (перекладина). С тех пор как я приобщился к гимнастике все мое свободное время и все переменки меня можно было найти только в конце широкого коридора, где помещались гимнастические снаряды. Турник я обожал, мои ладони были вечно в крови из за содранной кожи, но это меня не останавливало. Любил я и наклонную лестницу, которая главным образом и развивала мои мышцы. В третьем классе я уже «крутил солнце» в обе стороны и считался отличным гимнастом. Падал я с турника невообразимое число раз, но всегда удачно без поломов костей или вывихов. Однажды все-таки меня отнесли без сознания в лазарет. Случилось это когда я делал «солнце» и выйдя на стойку сорвался и упал стремглав вниз. Упал я сперва на руки, которые слегка смягчили удар головы о тюфяк, но под инерции меня согнуло и я своими же коленями ударил себя по глазам. В то время мой отец был переведен в Псковский Окружной Суд и я с братом ходили к нему в отпуск. На этот раз пришел только брат и сказал, что я в лазарете, т. к. упал с турника. Отец пошел, меня навестить, но войдя в палату, гд нас лежало несколько не мог меня найти, пока ему не указали кровать, где я лежал, т. к. от удара коленями по глазам были не простые синяки, но все лицо так опухло, что глаза совсем закрылись и узнать меня можно было только по цвету волос, да надписи на цигеле кровати, где на табличке писадись мелом фамилия, имя и болезнь. К моим воспоминаниям о Пскове относятся также 10 минут пешком от корпуса до квартиры отца. Было очень морозно и сильный ветер. Я не захотел надевать казенные наушники, надевать башлык, что разрешалось после — 25° по Реомюру, я считал ниже своего достоинства т. к. только шпаки одевали башлыки, а собственные наушники я забыл взять. Эти десять минут стоили мне отмороженных ушей, несмотря, на то что я их перед выходом из здания натер до красна. Отец заметил, что мои уши побелели и растер их снегом, но все же недостаточно или было поздно и на утро были не уши, а лопухи все в пузырях коричневого цвета, которые потом я долго мазал гусинным жиром. В Пскове мне довелось во второй и последний раз видеть Государя. Это было в конце 1916-го года и я был в третьем классе. Поезд, Ставки Верховного Главнокомандующего должен был остановиться в Пскове на какое то короткое время и корпус повели встречать поезд. Было очень холодно и мы долго стояли «вольно» в ожидании прихода поезда, было даже разрешено натирать уши и нос снегом. Когда поезд пришел было уже темновато. Государь в походной форме вышел и обошел наши роты здороваясь по-ротно и отдал сразу же распоряжение отвести нас в корпус. Во время обхода рот Государем в окне одного из вагонов показался Наследник помахал нам рукой и отошел. Как известно в Феврале по ст. ст. произошла «великая бескровная» и я будучи в третьем классе никак не мог понять, как может Россия быть без Царя. Никаких определенных воспоминаний, касающихся этого времени в памяти не задержалось кроме, везде мелькавших, красных бантов. Однажды все кадеты были предупреждены, что после Литургии мы должны будем присягать Временному Правительству. Сам факт присяги несовершеннолетних юношей и мальчиков был настолько из ряда вон выходящей глупостью, что мы получили приказание из 1-ой роты во время чтения присяги поднять не два пальца правой руки, а кукиш, что мы с удовольствием исполнили. Наши воспитатели не могли не заметить этого, не никаких разговоров по этому поводу не было. Второй случай, который мне запомнился: это то, что по какому то поводу в здании корпуса устраивался какой то аукцион, на котором присутствовала самая разношерстная публика. Для каких целей устраивался аукцион — не имею понятия. Аукционером был кадет 7-го класса высокий, красивый брюнет б. м. недавно упомянутый в «Перекличке» кавказский князь Торханов. Последним предметом на этом аукционе был портрет тогдашнего премьер министра Керенского. Портрет оцененный в один рубль сразу был поднят на два рубля, какой-то революционной девушкой с огромным красным бантом, после чего аукционеру приходилось долго уговаривать публику набавлять. В конце концов портрет был продан за два рубля семьдесят пять копеек, под ехидный смех собравшихся вокруг трибуны кадет. По окончании учебного года, я перешел в четвертый класс и с братом уехал в Курск, но узнав, что корпус будет эвакуироваться в Казань вернулись в Корпус к эвакуации, чтоб ехать вместе с корпусом. В августе 1917 года корпус эвакуировался несколькими эшелонами. Разместили нас в здании Духовной Академии, в которой увы! гимнастических снарядов не оказалось. Занятия начались в начале Сентября. Впервые в корпусе появились сыновья разночинцев, которых мы называли «пролетами» от слова «пролетарий», но они были в двух младших ротах. Вторую роту составляли два отделения пятого класса и два отделения четвертого класса. Во второй роте было что то вроде цука не кавалерийского, а кадетского. Во-первых, во второй роте уже не полагалось без причины бегать по коридору, нужно было уже самому следить за опрятностью и чистотой формы. В четвертом классе разрешалось носить прическу ежик не длинее ширины большого пальца, а в пятом классе разрешался даже пробор, но волосы не должны были быть длинее ширины двух пальцев. Почему такая вольность разрешалась в таком строгом корпусе как Псковский, а в многих других разрешалось только с шестого класса ответить не берусь. После октябрьской революции и обстрела из нашего здания отхода юнкеров, пришла банда красногвардейцев и не найдя оружия кроме берданок пригодных для обучения приемам, вреда нам не причинила, потребовала снятие погон. С погонами нам, конечно, не хотелось расставаться, но выхода не было и мы, сняв погоны вырезали из них щитки с буквами «Пс. К» нашили эту эмблему на левый рукав гимнастерки. В мае 1918 года я перешел в 5-ый класс, брат в шестой и мы уехали к родителям в Курск. На этом заканчиваю свою кадетскую жизнь в Российских корпусах, которая возобновилась отправкой меня из Добровольческой Армии, согласно приказа Генерала барона П. Н. Врангеля, сперва в Феодосийский интернат, а потом в Крымский корпус. Сергей Ольденборгер К. К. К.
мороз: Уважаемый Vadimus! Спасибо за Ваши публикации. Вот были люди и судьбы! Я, конечно, никого не хочу обидеть, но почему, не знаю, я себя чувствую немного каким-то не "таким". Мне кажется, что все кадеты, которые были до меня - это настоящие кадеты, а я - вроде как немного до чего-то не дотянул, хотя ни на регалии, ни звания не жалуюсь. Может я просто туплю
Natali: Я когда читаю про женщин что жили раньше и оставили свой след в памяти людей- имею тот же комплекс : вроде я не такая , что-то не дотягивает во мне до желаемого уровня.. Хотя я и стараюсь :(
Ксюшка: "Хоть я и не волшебник, а ещё только учусь", но Натали, по моему мнению у каждого человека на земле своя собственная миссия. Кого-то Бог создал для серьёзных подвигов, другого - для создания семьи, воспитания детей. Хотя создание семьи - это тоже довольно сложный подвиг наравне с уходом в монастырь. Будьте терпимы к собственным промахам и ошибкам, смело принимайте решения и последовательно выполняйте их. Мне кажется , что люди пришли в этот мир для самосовершенствования и совершенствия других. Необязательно становиться всемирно известной, помогайте людям и Вы точно оставите память о себе в сердце того, кому оказали помощь. Не надо стремиться к великим и невозможным подвигам. Лучше помогать тем, кто в этом нуждается.
Ксюшка: Друзья, вы что-то приуныли
Melnikov: Абсолютно с Вами,Ксюшка ,согласен! У каждого свой путь... Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи. (раневская Ф) Возможно, в этом мире ты всего лишь человек, но для кого-то ты - весь мир. ГГ Маркес
Alex: Эпоха, в которой мы живём, лучше нас с Вами знает о нашем предназначении... У каждого времени - свои герои...
Natali: Да не о геройстве речь... О повседневной жизни!! Только как бы найти это свое предназначение.. Найти и сказать - вот , теперь я на правильном пути - это мое преназначение на этой Земле ! Это то ,для чего я пришла в этот мир.. А добрые дела - это как зубы чистить - должны не задумываясь делать. Мы уже как- то тут затрагивали эту тему.. немного в другом ракурсе - но то же самое..
Ксюшка: Вообще, кол-во комплексов и их влияние на человека напрямую связано с тем, как относится человек сам к себе. Натали, (простите, что я лезу без приглашения) попробуйте полюбить себя, не занимайтесь самоедством, попробуйте осознать свою неповторимость и право быть собой! Вся наша жизнь - это сплошные виражи и надо проходить их энергично, а не просто плыть по течению. Так начинается саморазрушение личности. Не теряйте веры в себя!!
Alex: Natali, в слово "герой" я вкладывал самый обычный, житейский смысл... Когда говорят "главный герой романа" отнюдь не имеют в виду его "геройство" в прямом смысле.
Natali: Да.. "самоедство" иногда находит на меня. Но я с 23 лет начала иметь эту проблему:- узнать - зачем я пришла на эту Землю.. В чем мое предназначение ? Как узнать ? Ксюша, выручайте.. Я сегодня слегка " выпивши " : соседка закрывает свой магазин- уходит рожать.. Она продавала традициональные ликеры.. Вот мы и пробовали ее " продукт " в последний раз. Один " продукт " с миндальным вкусом взяла " на вынос ".. Доехала до дому.. а там у костра сидит один сеньор Сантьяго, что за всеми домами смотрит.. сидит один на берегу океана.. Я , естественно, подьехала .. Мы продигустировали мой подарок с альмендровым вкусом.. Поговорили " за жисть" и решили.. что жизнь прекрасна, надо только уметь наслаждаться ею.. Приехала домой ( в 50 метрах дом ) , а там муж уже ужин приготовил.. Он сегодня ко мне с визитом.. Что еще мжно лучшего желать ? Но СМЫСЛ МОЕЙ ЖИЗНИ ????????
Ксюшка: Да поймите, что не нужно искать это пресловутое предназначение! Главное - это своими делами заслужить Царствие Небесное. Но если Вы всё- таки так хотите узнать мы можем с Вами побеседовать, только вот согласны ли Вы беседовать прямо здесь?
Natali: Попробуем здесь.. Особых секретов у меня нет.. А другим тоже будет интересно.. Я уверена, что таких как я повальное больинство.. Начинаем искать , Ксюша ? кто не спрятался- мы не виноваты. :)
Полтаржицкий: Да спрячешься от вас, тем более когда уже у вас определенная коалиция. Мне лично кажется, Natali , что просто у Вас сейчас не самый удачный период ( кажется что все не так , перед всеми виновата и никаких перспектив в ближайшем будущем), но все далеко не так . Ведь наличие бутылочки прекрасного ликера - это уже маленький праздник, а любящий человек рядом - так и вообще жизнь сложилась. А житейские непонятки имеют свойство когда-нибудь заканчиваться, и чем меньше о них думаешь , тем быстрее это происходит.
Ксюшка: Да, а если не получается не думать? Проще всего сказать "не бери в голову" и тд
Полтаржицкий: А еще как вариант - определить себе новую достойную цельную цель и по максимуму на ней сконцентрироваться. Сразу два плюса : и движение к ней заветной и времени на прочую чешую не остается !!!!
Ксюшка: Ну, так как я ниже Вас по званию, мне придётся только согласиться
Ксюшка: Мы подошли к ответу на поставленный вопрос. Учение о смысле жизни содержится в святом Евангелии. Слово Божие открывает нам истину, что жизнь драгоценна, она больше пищи (Мф.6:25). Сын Божий обладает Жизнью от вечности (Ин.1:4). Умерший за нас и воскресший Иисус Христос есть Начальник жизни (Деян.3:15). Подлинный смысл имеет только та жизнь, которая вводит нас в вечность Бога и соединяет с Ним – единственным Источником нескончаемых радостей, света и блаженного покоя. «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек» (Ин.11:25). Вхождение это начинается еще на земле. Церковь, как творение Божие, есть предъизображение и начало вечной жизни. Новая жизнь уже на земле становится действительностью через веру в Того, Кто есть путь и истина и жизнь (Ин.14:6). Свидетельством этого является жизнь святых. Но даже тот, кто не поднялся на ступень святости, а лишь проходит свой духовный путь честно и ответственно, постепенно обретает внутренний мир и знает, в чем смысл его жизни. Дорогая Натали! Вам надо войти в тысячелетнюю традицию христианской жизни. Нужно не только веровать во Христа, но и доверится ему во всем. Тогда пройдут сомнения и сами собой начнут разрешаться мучительные вопросы о назначении человека.
Ксюшка: Как найти смысл жизни? Что для этого делать? На пути к разрешению этого вопроса человеку угрожают две ошибки. Одна из них - ошибка разума (теоретическая). Она заключается в неправильном умозаключении. Отчаявшись в себе, разочаровавшись в своих исканиях, не найдя смысла в себе, в своей жизни, в своем опыте, я заключаю, что этого смысла нет вообще. Между тем из того факта, что в данное время нет духовного света во мне, отнюдь не вытекает, что его нет вне меня, скажем - в душе пророка Моисея, апостола Павла и других людей, что его нет в бытии вообще. Такое обобщение личного печального опыта (объективирование субъективных ощущений) представляет собой грубую логическую ошибку. Не найдя в себе, ищи вне себя. Ибо "свет не клином сошелся" в твоем Я, и не все бытие вмещается в моем маленьком мирке. Другая ошибка - практическая. Придя к безысходному, мрачному заключению, человек решает покончить с собой и для этого он применяет яд, пулю, петлю и другие средства самоубийства, в то время как они являются лишь путями телоубийства. Выстрелом из револьвера нельзя убить себя, свою душу, свое "я". Можно лишь разбить свой череп, свою физическую оболочку, можно, как сказал некто, даже выколоть себе глаза, чтобы потом блуждать в вечной тьме. Если я стреляю в свое тело, то умирает тело, мое же "я", исполнитель казни, палач - остается жить. А ведь его-то я и хотел уничтожить! Недовольный своей плохой игрой на скрипке, я разбиваю в нетерпении свой музыкальный инструмент, обрекаю себя уже навсегда на "муки невыразимости". Между тем разумно было бы научиться играть хорошо, играть мелодию возвышенную, поднимающую и тебя, и других. Даже проповедник пессимизма Шопенгауэр порицает самоубийство как "совершенно напрасный и безумный поступок". Единственный путь освобождения для человека он видит в самоумерщвлении, в подавлении воли, в подвигах аскетизма. Но такое отрицательное усилие не всегда доступно человеку, а если бы оно и было осуществимо в максимальном смысле, то не могло бы удовлетворить человека его природную жажду жить и творить. Наша задача не в том, чтобы пытаться починять наше неудавшееся существование, и не в том, чтобы осмысливать бессмысленную жизнь, а в том, чтобы всецело покинуть ее ради жизни истинной. Что же это значит на практике? Как осуществить это на деле? Ясно прежде всего, что для этого нужно что-то делать, а не сидеть, сложа руки, уклоняясь от дела, или пытаться сделать себя навеки неспособным к делу. И.С. Проханов, вдохновенный деятель и певец русского евангельского движения, слыл за "неисправимого оптимиста". В дни тяжких испытаний на вопрос своих немецких друзей: "Как дела?" - он отвечал со своей неизменной детской улыбкой: "Immer besser! Immer besser!" ("Все лучше и лучше!"). Его так и прозвали: "Господин Иммер Бэссэр". Однажды он рассказал следующую народную притчу: Две лягушки попали в горшок с молоком. Одна из них была пессимистка. Она тотчас же пала духом. "Видно, пришел мне конец", - решила она и пошла ко дну. Другая же стала немедленно изо всех сил работать в молоке лапками. Работала, работала... и что же? Из молока образовался кусок масла, которое и всплыло на поверхность. Лягушка вскочила на него, а оттуда выпрыгнула на свободу. "Она была оптимистка!" - закончил Иван Степанович и раскатился своим жизнерадостным, потрясающим, заразительным смехом, вовлекая в него всех присутствующих. В Париже богатый молодой человек, пресыщенный жизнью, решил покончить с собой. Вечером, когда спустились сумерки, он направился к набережной реки Сены с намерением броситься в воду и тем прекратить свое существование. Вот он снимает с себя пиджак. Случайно его рука опускается в карман и нащупывает там кошелек, полный денег. У него мелькает мысль - отдать эти деньги какому-нибудь бедняку. Он идет по улице. Заходит в какой-то двор, спускается в подвал. Открывает дверь. Перед его глазами картина ужасной нужды. Дети бледные, исхудалые, копошатся на полу в лохмотьях. Больная мать с изнуренным, испитым лицом лежит на кровати. Он дает ей все свои деньги. Словно луч живительного света врывается в темный подвал. Неземная радость засияла в глазах матери, зазвенела радостным смехом детей. Вот и помощь пришла! Будет хлеб, будут и дрова! Эта радость перебросилась и в сердце юноши. Впервые он постиг тайну неземного блаженства: счастье в том, чтобы других делать счастливыми! И он не пошел к реке топить ни в чем не повинное тело, но решил покончить с собой, с своим эгоистическим "я", утопить свое "я" в море страданья людского, чтобы жить не для себя, а для других, униженных и оскорбленных. Вот ещё одна историяя о человеке, который потерял всякую веру в ценность жизни и уже решил покончить с собой, но в последнюю минуту его осенила мысль: "А что, если Бог существует? Ведь я никогда не обращался к Нему". И вдруг из глубины его измученного, опустошенного сердца вырвалась молитва: "Боже, если Ты существуешь, спаси меня!" Эта молитва была услышана, ибо в ней были не только слова, но томление и крик души. И эту душу озарило нечто свыше, и он вернулся к жизни, вернее, впервые нашел ее. Два ужаса - ужас бесцельности и ужас бессилия - исчезли, как мрачные тени в свете ярких лучей. Они сменились радостным сознанием ценности и смысла бытия и возможности моего личного участия в творчестве жизни. Ибо Христос поистине открывает перед очами лазурные дали и сияющие Сионские высоты. Он зовет: "Следуй за Мною". И Он же дает силы идти через камни и тернии, наступать на змей и скорпионов, побеждать Его именем силу искушений, власть греха.
Alex: Ксюша, скажите пожалуйста, кто автор этого пространного опуса?
Ксюшка: В. Марцинковский
Alex: Уважаемая Ксюша, Вам на самом деле "ложится на душу" то, что он написал? Вы в своей жизни руководствуетесь изложенными в данной статье посылами?
Ксюшка: Некоторыми руководствуюсь. Ведь нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему, и мы бываем счастливы, обладая там, что любим, а не тем, что другие считают достойным любви.
Alex: Ксюшка пишет: Ведь нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему, и мы бываем счастливы, обладая там, что любим, а не тем, что другие считают достойным любви. Ксюша, если не секрет, что за сообщество имеете в виду, когда пишете "нам"?
Ксюшка: Алекс, я процитировала Франсуа де Ларошфуко
Alex: Мне очень нравится его другая фраза: " Я могу быть тысячу раз не согласен с Вашим мнением, но я готов умереть за Ваше право на него". Ксюша, я буду очень Вам благодарен, если при цитировании будете сообщать, кого цитируете (если конечно Вас не затруднит ) В Вашем посте ничего не указывало на то, что это цитата, изложение происходило от первого лица, именно поэтому я и уточнил. Прошу прощения!
Ксюшка: Просто я запоминаю лишь сами высказывания, а автора частенько не запоминаю
Alex: Ксюша, у меня та же проблема, тогда я просто пишу: "как говорил кто-то из великих..." Дабы не приписывать себе авторство чужих мыслей и высказываний...
Ксюшка: Алекс, я была уверена, что Вы сможете отличить мои неразумные изречения от высказываний великих людей
Alex: Я и отличал, потому эпизодически и спрашиваю: кто автор этого опуса и т.д.
Natali: Полтаржицкий писал :"А еще как вариант - определить себе новую достойную цельную цель и по максимуму на ней сконцентрироваться. Сразу два плюса : и движение к ней заветной и времени на прочую чешую не остается !!!!" Вот это и самое главное... Нет у меня БОЛЬШОЙ цели... Я ее упорно ищу... Уже страшно становится - меньше времени остается.. А с периодом жизни - да вроде особых проблем нет..
мороз: Natali!!!расскажу Вам байку: Два вора, молодой и старый, сделали "делягу", отгребли капусты, стали делить. Старый естественно как организатор и вдохновитель взял себе большую часть украденного. Молодой ему говорит:"Слышишь ты, старпер, зачем тебе столько денег? Тебе уже на кладбище прогулы пишут!" Старый вор ему отвечает:"Знаешь, милок, я в очереди на "тот свет" уже много лет стою, но такие молодые и шустрые, как ты, что-то очень часто без очереди проскакивают". Так что, Natali, не расстраивайтесь, на "тот свет" не по списку вызывают, не знаем мы сколько нам осталось....увы....
Natali: Ксюша писала : " Ибо "свет не клином сошелся" в твоем Я, и не все бытие вмещается в моем маленьком мирке. "- но ведь каждое Я - это цельный. законченный мир.. Много людей - много миров. Ксюша пишет : "Другая ошибка - практическая. Придя к безысходному, мрачному заключению, человек решает покончить с собой и для этого он применяет яд, пулю, петлю и другие средства самоубийства, в то время как они являются лишь путями телоубийства. Выстрелом из револьвера нельзя убить себя, свою душу, свое "я". Можно лишь разбить свой череп, свою физическую оболочку, можно, как сказал некто, даже выколоть себе глаза, чтобы потом блуждать в вечной тьме. Если я стреляю в свое тело, то умирает тело, мое же "я", исполнитель казни, палач - остается жить. А ведь его-то я и хотел уничтожить! " - а как же с эвтаназией ? Когда человек добровольно лишает себя жизни и уходит в мир иной со спокйствием и легкостью душевной. ??? Ах, Ксюша, спасибо за интересные примеры, но я их уже наизусть знаю ( без обид разговариваем ? ) и кучу других, более интересных. Часто мне говорят что я помогла кому-то советом и смотреть боее оптимистично на жизнь.. Все мы умеем учить и советовать. Но как разобраться в себе ?
Ксюшка: Дорогая Натали, ну какие тут могут быть обиды? Надо же у кого-то мне набираться ума. Я даже иногда задумываюсь, чтобы я делала без этого форума?
Natali: Мороз пишет : "Так что, Natali, не расстраивайтесь, на "тот свет" не по списку вызывают, не знаем мы сколько нам осталось....увы.... " - я как- то с другом разговаривала - мексиканцем, что учился в Росии( он женат на моей подруге ). Он сейчас какой-то ответственный секретарь научного медицинского совета в Мексике. Умный человек. Разговор зашел о физических и умственных возможностях человека в зрелые годы - мало оптимистичного.. Говорить можно что угодно и сколько угодно, но реальность - есть ценична . Мне ваша притча понравилась. Я ее не знала :)
мороз: Откуда вообще у Вас такие мысли. Кто это интересно Вам сказал, что когда "человек добровольно лишает себя жизнии и уходит в мир иной со спокойствием и легкостью душевной"? Бред полный, из разряда того, когда человек ввыгуливает собаку бойцовой породы без намордника и поводка, и при этом всем шугающимся гражданам говорит: "не бойтесь! она не кусается!". А я всегда им говорю:"Она Вам об этом сама сказала?! Да она сама не знает - кусается она или не кусается!!!"
Natali: Про эвтаназию? Это часто спорный вопрос среди людей. Но я имею мою точку зрения.Освободить от страданий за себя других людей - для этого сильную волю и дух надо. Я говорила только про ЭВТАНАЗИЮ. А про собаку все верно.
мороз: Эвтаназия - это большой грех!!! Смертный грех... "Силу и волю" в данном случае в руки этих людей (как больных, так "врачей") вкладывает сатана. Бог дал - Бог взял. Никто не вправе распоряжаться тем, что дано свыше (жизнь). Господь никому не посылает испытаний, сверх сил самого человека, он посылает (и это Божья благодать) только те испытания, нам грешным, которые мы можем вынести. Эвтаназия - чистой воды происки сатаны!!! Мы иногда (вернее чаще всего) платим за ошибки и грехи наших предков. А по поводу эвтаназии, как говорила моя покойная мама:"В дурдоме не такое делают!!!"
Полтаржицкий: мороз пишет: Господь никому не посылает испытаний, сверх сил самого человека, он посылает (и это Божья благодать) только те испытания, нам грешным, которые мы можем вынести. Пройдя через посланные испытания каждый на многие вещи сможет взглянуть с совершенно другой стороны и увидеть, что те, кого раньше считал врагами - не всегда враги, а числившиеся в друзьях - ой как не являются таковыми (это уже из моих личных наблюдений). Чтобы подняться- надо сначала умудриться упасть.
мороз: Полтаржицкий! Спасибо Вам! Хоть Вы меня поддержали в этом вопросе. Как говорит мой дядя (поэт) - не падай духом, падай жо..й и в жизни будет веселей
Natali: "Чтобы подняться- надо сначала умудриться упасть."- верно... тот сильно не падал,кто высоко не летал.
Natali: Ксюша, радость, чтобы осознать что я ни ...... не понимаю в этой жизни, - мне понадобилось полвека... :) У вас, Ксюша, все впереди... Набирайтесь ума !!! Я тоже так делала :)
Natali: ха ха ха Alex !!! А что делать если мне часто кажется что это я такая умная, а потом выясняется что ЭТО уже до меня 5 человек сказали и подумали.. Я ведь честно верила что радио изобрел Попов, а Федоров - первопечатник.. :(
Alex: Natali пишет: А что делать если мне часто кажется что это я такая умная, а потом выясняется что ЭТО уже до меня 5 человек сказали и подумали.. Делайте всё, что считаете уместным, но поверьте, любой из нас отличит собственную мысль, написанную человеком от точнёхонько скопированного чужого высказывания... Я почему вообще-то об этом написал: лично мне совершенно неинтересно читать скопированные откуда-то чужие мысли (без указания автора), мне интересны реальные живые мысли участников форума на ту, или иную тему...
AdminSVU: Alex, а я в таких случаях говорю: "Как говорил кто-то из великих, чьи высказывания следовало бы запоминать...."
Полтаржицкий: И действительно, какая разница кто сказал, важно что и как сказал.
Alex: Полтаржицкий пишет: И действительно, какая разница кто сказал, важно что и как сказал. Вот уж не скажите... Всё важно: и кто... и когда... и почему... всё ж ситуативно...
Ксюшка: Ну что ж господа, спасибо и на таком слове
Ксюшка: Друзья, давайте жить мирно и дружно Или я своим присутствием развязываю сплошные междуусобицы?
Vadimus : После длительного перерыва и лирического отступления продолжим ТЕМУ этой странички. Путь Полоцкого Кадета Леонид Буйневич ВЧЕРА. Из журнала "Кадетская перекличка" № 16 1976г. 60 лет, полных разных неожиданностей, тягостных переживаний и приключений, фактически пролетели как одно мгновение. Может быть эта быстрота движения времени и является причиной того, что при воспоминаниях прошлого появляется чувство, будто все пережитое было только вчера. Вспоминаю 1-ю Мировую войну, положившую начало переменам в жизни всех русских людей. Помню, осенью 1914 года в гор. Полоцке началась эвакуация Полоцкого кадетского корпуса. Как тогда еще беззаботно исполнялось приказание складывать вещи, строиться и маршировать по улицам города к станции и безропотно, даже с весельем и шутками, грузиться в вагоны ожидающего уже поезда, не предполагая, что этот марш кадет по Полоцку происходит последний раз в жизни. Будущее и неизвестность не страшили. Кто-то думал за нас. Старинное, овеянное легендами здание корпуса было предназначено для военного госпиталя, куда скоро стали прибывать первые раненые с фронта, а всех кадет по-ротно поезда умчали в новые места, где они были прикомандированы к другим кадетским корпусам Российской Империи. 1-ая рота Полочан была отправлена во Владикавказский корпус, 2-я рота в Одесский, а 3-я рота сначала была назначена в 3-й Московский, но вскоре почему-то была переведена в Сумской кадетский корпус. Канцелярия же со служащими, архивом и самим директором корпуса, генерал-майором Чигирь, перекочевала в Симбирск. Каждой роте на новых местах были отведены отдельные помещения и классы. Воспитатели и преподаватели были свои. Полочане продолжали носить свою форму и жить по своим обычаям и традициям, глубоко веря, что это положение в новых зданиях только временно и что после победоносного окончания войны, они будут возвращены в свое родное и любимое здание корпуса в Полоцк. Не сказал бы, что в этих новых местах Полочане были встречены особенно сердечно кадетами других корпусов. Совсем без основания вражда замечалась у всех «туземцев», и Полочане с затаенной обидой сознавали, что приняты они совсем не дружелюбно. Вскоре 1-ая рота Полочан подралась с 1-й ротой Владикавказцев. Причина не была основательной, но Драка была серьезная, с ранеными, с лазаретными перевязками и восторженными рассказами о силе отдельных «героев» этого замечательного сражения, как напр. о силаче Полочанине князе Волконском и о других. Родители автора Евгения и Бронислав Буйневичи Конечно, казалось что эта драка обещала постоянную вражду между кадетами. Но в дальнейшем случилось, что местные гимназисты, носившие по кадетски название «шпаков», напали на одного кадета Владикавказца в парке на «Треке», как его там называли. Это вызвало общее возмущение и мобилизацию всех кадет; первые ряды, вооруженные палками и цигелями, перешли в наступление. Началась массовая драка и развилась в настоящий уличный бой. В начале «шпаков» было больше чем кадет, они наседали и кадетня пятилась ближе к зданию корпуса. Но начали подходить подкрепления Владикавказцев, а также и 1-я рота Полочан, вооружившись штыками, выскочила на помощь Владикавказцам и с криком «Ура!» навалилась на «шпаков», укрепив этим и подбодрив кадетский фронт. Произошло подлинное избиение гимназистов, которые в панике были загнаны в парк, через все улицы города. Несмотря на вмешательство городовых, кадеты победоносно закончили битву, научив каждого «шпака» никогда больше не задевать кадет. Этот бой, в дальнейшем, сгладил отношения между кадетами разных корпусов. Вражда совсем необъяснимая замечалась и среди малышей Сумского корпуса. Во избежание каких-нибудь столкновений, 3- ю роту Полочан, выпускали только на плац 1-й роты Сумских кадет и всячески избегали встречи с 3-й и 4-й ротами Сумцов. Благодаря этому, серьезных столкновений не было, а малыши Полочане даже умудрились подружиться со старшими Сумцами и часто весело играли с ними в снежки на плацу. Лучше всего были отношения между кадетами в Одесском корпусе. Не было никаких недоразумений, жили дружно, может быть под влиянием того, что в 1-й роте Одесского корпуса было несколько наших Полочан, переведенных из Владикавказа. Или же просто потому, что Одесситы не были забияками и ценили дружелюбность Полочан. Как бы то ни было, но всякому Полочанину вое же нигде не было так хорошо, как это было в своем родном здании, оставленном, как казалось тогда, только временно, и понятно что чувство тоски о своем здании наполняло души Полочан, усиливая мечту о скором возвращении. Часто можно было наблюдать, как после занятий группа Полочан, сидя в тесном кругу, пела свою песню: «Не у Бога. в раю, в Белорусском краю, где Двина с Полотою сливаются...» и искренняя тоска чувствовалась в этой грустной мелодии. Я лично в это время был в Сумах, в 3-й роте Полоцкого корпуса, а т. к. мать моя проживала в этом городе, то каждую субботу, я уходил в отпуск домой. Если вражда и замечалась в стенах корпуса, но в отпуску ее не только не было, но вое Сумцы и Полочане, идущие в отпуск одной и той же дорогой, как то незаметно подружились. Чтобы сократить дорогу, шли длинным и глубоким оврагом, затем через все городское кладбище, и длинной, крутой улицей спускались в город. Эта дружба особенно развивалась в дни летних каникул. Дружили отдельными группами, а о войне, где-то на далеких границах России, не только не думали, но просто забывали. Наша группа собралась, дружная и энергичная. Состояла она из двух братьев Жоржа и Володи Вишняковых, Ярославльских кадет, двух братьев. Сумских кадет Гуньки и Сашки Рохманиновых, меня — Полочанина и двух «шпаков» из местного реального училища, случайно провалившихся на экзамене для поступления в корпус и живших мечтой исправить эту ошибку в следующем году. Наша семерка была неразлучна с раннего утра до позднего вечера, а когда соединялись еще и с другими группами кадет, то веселью и шуткам не было конца. Вместе купались в живописной речке Псел, протекавшей через весь город; часто далеко ездили на челноках, против течения, устраивая пикники вдали от всяких поселков, брали в наем велосипеды и гуськом отправлялись далеко за город. Усердно занимались рыбной ловлей, а по вечерам, гурьбой, важно разгуливали по аллеям городского парка, делясь впечатлениями проведенного дня с кадетами из других групп. Из- за всех наших забав просто не хватало времени заглянуть домой во время обеда. Спайка нашей семерки была типично кадетской, война была нами забыта, но невольно тревожила мысль, что в случае возвращения в Полоцк, придется все это оставить. Конечно, не обошлось и без разных приключений. Однажды, когда мы договорились идти на охоту со своими приобретенными «Монтекристами», Гунька и Сашка не пришли в назначенное время и это нас очень обеспокоило. Оказалось, что выйдя из дома. Гунька поспорил с Сашкой и, после коротких объяснений, братья начали друг с другом драку. Сашка, как старший и более сильный, награждал Гуньку ударами, чуть не сваливая его с ног. Но, случайно, задел курок заряженного «Монтекристо» и раздался выстрел; пуля пробила мускул около плеча, на левой руке Гуньки, и кровь потекла на его белую гимнастерку. Всему этому был свидетелем проходивший мимо какой-то гимназист, постарше братьев Рохманиновых. Он возмущенно вступился за раненого Гуньку и с кулаками полез на Сашку, нанося ему сильные удары по лицу и по всему телу. Сашке приходилось туго; видя в беде своего брата. Гунька, хоть и раненый, напал на «шпака» и оба брата так наколотили вмешавшегося гимназиста, что тот поспешил поскорее унести свои ноги. Сашка же отвез Гуньку в лазарет на перевязку и, хотя его быстро отпустили домой, но наша охота все же не состоялась. Когда мы опять вернулись в корпус, то очень скоро произошло много тяжелых и неприятных событий. Что особенно угнетающе подействовало на наши души, это было неожиданное для нас отречение от престола нашего любимого Государя Императора. Затем вскоре повсюду стали возникать беспорядки, а война напоминала о себе и продолжалась дальше, несмотря ни на что. Моя мать уехала из города на фронт, сестрой милосердия, я перешел в следующий класс и должен был к осени явиться в Одессу, во 2-ю роту Полочан, а в ожидании этого, начавшиеся летние каникулы был вынужден проводить в стенах корпуса, вместе со многими такими же осиротевшими друзьями. Терпеть эту «безвыходность» казалось невозможным и, решив что кто-то перестал думать за нас, начали думать самостоятельно. Сговорившись с двумя братьями Сцепура, быв. Полочанами, переведенными в Сумской корпус, решили убежать на фронт и поступить в армию добровольцами, что и привели успешно в исполнение. Нас ловили в поезде жандармы, искали на станциях, но мы все трое благополучно добрались до австрийского фронта и вступили добровольцами в действующую армию. Многое пришлось пережить, часто жалея о необдуманном шаге; от страха научились курить и побывали на фронте, хотя и короткое время. К осени вернулись в корпус и опять ушли на фронт, но уже в Добровольческую Армию. После всех этих событий и переживаний, опять очутился в Сумах. Добровольческая Армия отступала. Впервые сознательно защемило сердце тревожная мысль о том, что больше никогда мы не вернемся в Полоцк, что м. б. не только никогда больше не увидим старинное здание нашего корпуса, но и будем вынуждены покинуть нашу дорогую Родину, как об этом поговаривают между собой взрослые, сознавая свое бессилие загасить разгорающийся революционный пожар. Ярко встали перед глазами дни проведенные в Сумском корпусе и захотелось взглянуть на следы, оставленные и в помещениях, где нашли свой временный приют Полочане. Воспользовавшись свободным временем, побрел я в горку знакомой длинной улицей из города по направлению к корпусу. Как и раньше, возвращаясь из отпуска, выбрал сокращенный путь через кладбище. Задержался у могилки нашего кадета Димитрия Вырубова. С ним я лежал в одной палате корпусного лазарета, болея скарлатиной. Наши кровати были рядом. За день перед моим выходом из лазарета он скончался. Он тоже выздоравливал от скарлатины, но болезнь осложнилась нарывом в ухе, который прорвался и залил мозг, так что смерть наступила быстро. Когда его тело перекладывали на носилки, мне вспомнилось как на его груди блеснул золотой крестик с надписью «Спаси и сохрани!» Стало на душе тяжело и тоскливо. Вспомнилось и то, как фельдшер Липский снял с цигеля его кровати висевшую под полотенцем квадратную серебряную иконку, которую он унес. Вспомнил и ряды построенных наших кадет вокруг вырытой могилки и, перекрестившись, побрел дальше по глубокому оврагу, ведущему почти к самому зданию корпуса. Здание Сумского корпуса было закрыто и пусто. Дорожки заросли травой, живая ограда около пути к зданию разрослась, местами мешая проходу, а когда-то аккуратно подстриженный плац больше походил на заросшее высокой травой поле, чем на место бывших игр и прогулок. Большие закрытые окна здания корпуса отражали лучи заходящего солнца и, казалось, старались стыдливо скрыть какую-то тайну внутренних помещений. Так не удалось ни кого-либо повидать, ни проникнуть во внутрь здания. От нашей счастливой и дружной семерки в городе не осталось никого. Жорж и Володя Вишняковы ушли добровольцами в 10-й Новгородский полк, два реалиста, мечта которых о поступлении в корпус осуществилась, погибли в бою, будучи добровольцами на бронепоезде «Витязь», ну а Сашку и Гуньку Рохманиновых расстреляли еще во время первого занятия города большевиками. За что? так и не удалось узнать, да разве и можно было бы ожидать на этот вопрос какого-нибудь резонного ответа. Итак, прошло с тех пор уже 60 лет, а как вспомнишь об этом, то просто покажется, что все это было только вчера. Леонид Буйневич.
Vadimus : ДУМЫ (Из журнала "Кадетская перекличка" № 17 1976г.) Под старость, когда к будущему постепенно теряется всякий интерес, все чаще и чаще мысли улетают в прошлое, даже постное горестных переживаний разных тревог и невзгод, но тесно связанное в памяти со светлыми моментами давно прошедших дней и, к сожалению, ушедших безвозвратно. Эти воспоминания бодряще действуют на человека. Возможно, что поэтому старые кадеты мысли свои направляют в самые лучшие дни их жизни, проведенные в стенах Кадетского Корпуса. Правда, что из-за прошедших долгих лет, разные вспоминающиеся случаи встают перед глазами в немного измененном виде, но мысли все время блуждают там, где рождена дружная кадетская спайка и так крепко заложено в душу сознание долга Русского воина, с безграничной любовью к нашей Родине. Группа кадет РКК, Л. Буйневич в верхнем ряду в центре Я люблю возвращаться мысленно в прошлое, когда на досуге в грустную минуту перечитываю записки из дневника, сохранившегося еще со дня поступления в Полоцкий Кадетский Корпус. День поступления не совсем было бы правильно считать со дня успешно выдержанного экзамена, но когда родители, в приемном зале, передав сына офицеру воспитателю, перекрестив, уходили и закрывали за собой дверь, то это и был момент настоящего начала кадетской жизни. Слезный комок подкатившийся к горлу постепенно исчезал под влиянием новых впечатлений. Корпусные помещения редко отличаются от еще недавно оставленной домашней обстановки. Группа друзей, детей офицеров из одного и того же полка, с которыми в играх и забавах прошло вое раннее детство до поступления в корпус, сейчас находились вместе в одном клаоое, а и дружеское отношение других кадет, новых знакомых, уничтожали появившееся чувство одиночества. Первое знакомство с твердой кроватью и уроками отделенного «дядьки» — старшего унтер- офицера, о премудрости складывания одежды на табуретке как и уроки об аккуратной застилке постели, чищенья ваксой сапог до совершенного глянца, обязательного умыванья холодной водой до пояса, все это в начале казалось неожиданной неприятностью. А что касается насильного пробужденья еще в темноте в 6 часов утра резкими звуками сигнальной трубы или громким барабанным боем, вызывало чувство несправедливого невнимания к спящим, но подтверждало о принадлежности к настоящей Русской Армии. Предупреждение же второгодников, что на вопрос старших по классу «будешь ли стараться?» нужно отвечать отрицательно, иначе «загнут салазки», ибо под «стараться» подразумевается — жаловаться, что Полочанину не надлежит, а также объяснение «гоненья к суку» нагоняло тревогу и заставляло хорошо запомнить эти советы. А тут еще перед первым разом построения роты на утреннюю молитву, приказ старших кадет всем новичкам 1-го класса при прохождении по коридору в столовую и обратно, держать «смирно — равнение на бомбу!», вызывало тревожное любопытство. Что за бомба? и почему такое строгое приказание? Конечно, по выходе отроем роты из помещения в коридор взволнованные взоры устремлялись по стенкам пока с левой стороны не обнаруживали на высоте приблизительно чуть выше одного метра от пола, до половины засевшего в стенку ядра своих 12 сантиметров в диаметре и на половину окруженного блестящей медной дощечкой вверху, на которой выгравирована надпись: «7-го октября 1812 года». Сразу же, без команды, руки были пришиты по швам, а голова повернута налево. Еще больше разгоралось любопытсыво когда в столовой было обнаружено, что каждая ложка, нож, вилка, супник и блюдо, имеют рельефное изображение этой бомбы, окруженной красивой виньеткой с выгравированными буквами П. К. Такие же буквы только шифрированы красным в середине были и на фарфоровых белых тарелках, блюдечках и кружках, а те же П.К. только в желтой краске были и на алых погонах с белым кантом у каждого кадета. Все это новое вызывало чувство гордого сознания, что ты теперь являешься нераздельной частицей всего этого. Это чувство росло и укреплялось еще больше после знакомства с историей самой бомбы и легендарным зданием Корпуса с длинными коридорами, множеством просторных зал, украшеяных портретами Русских Императоров, и таинственными подземными ходами под самим зданием. Девиз корпуса «Один за всех, а вое за одного», передаваемый из уст старших кадет младшим, рождали в душе чувство спайки, а святыни, старое и новое знамя, хранившиеся в корпусной Церкви, вызывали чувство долга и обязанности перед нашей Родиной, а сердце налолнялось верой, преданностью и безграничной любовью к России. Ежедневные прогулки строем, после утреннего чая, по городу под барабан и флейты, не взирая на состояние погоды и температуры, закаляли организмы и вырабатывали выправку полагающуюся кадетам. И все это так быстро заполняло душу, что затмевало совершенно мысли о прежних днях. Только лишь перед наступлением правдников загоралось желание вернуться домой повидать родителей, но не для того чтоб заняться опять прежними играми или беззаботно отдохнуть в семейной обстановке, а для того чтобы рассказать и похвастаться всем тем, что залегло так глубоко в душу и сердце уже в совершенно родном кадетском корпусе. К сожалению нашему поколенью Полочан выпала тяжелая доля. Вскоре после начала войны 1914 года, корпус был эвакуирован из Полоцка и по-ротно прикомандирован к другим кадетским корпусам. Связь между старшими и младшими кадетами была прервана, а благодаря довольно недружелюбной встрече Полочан кадетами других корпусов, каждая рота замкнулась своей жизнью со своими обычаями, градациями и мечтами о скором возвращении в свое любимое гнездо родного зданья в Полоцке. Тревожные мысли о судьбе «бомбы» и о наших знаменах успокаивали объяснением, что знамена вместе с канцелярией и директором ген. Чигарь перевезены в Симбирск, а «бомба» осталась на прежнем месте и так как здание корпуса отведено под лазарет для русских раненых воинов, то находится в сохранности. Часто, в свободную минуту, Полочане собирались в группы и улетая мечтами в зданье оставленного корпуса, хором пели свою песню «Не у Бога в раю». Грустная мелодия этой длинной песни нагоняло нежную тоску и усиливало сознанье дружной спайки Полочан в изгнаньи. Но, повидимому. Ее Величеству Судьбе, этого было мало. Как гром из ясного неба пронеслась весть об отречении от престола нашего Государя Императора, за этим последовала революция, вышел приказ заменить царские знамена на красный флаг и ваша любимая родина залилась кровью. Еще совсем мальчики кадеты встали на защиту разрушаемой Отчизны и всего того что с такой любовью носили в своих душах. Массами стали поступать в Добровольческую Белую Армию. Но судьба требовала еще больших жертв. Много кадет погибло в боях, много пропало без вести, а война была проиграна и корабли нагруженные остатками верных сынов России унесли их на чужбину. В Югославии из всех 32 Русских Кадетских Корпусов собралось только 3 Кадетских Корпуса, куда для продолжения неоконченного образования стягивались группами, и в одиночку кадеты, очутившиеся за границей. Так в Сводном Корпусе в Панчево, кроме кадет других корпусов очутилось с очень поредевшими рядами, только 2-ая рота Полочан. С какой радостью встречали новоприбывшего старого друга. Многие из них были георгиевскими кавалерами и даже некоторые, постарше, были уже произведены в офицерский чин за боевые отличия. Особенно запомнилось прибытие нашего Вячки Вержбицкого. По нем еще в России товарищи отслужили панихиду так как однополчане, очевидцы, рассказали, что видели при отступлении Вячку тяжело раненого в бою, которого захватили большевики и добивали штыками и ружейными выстрелами. И это был не преувеличенный факт. Вячка после был брошен в общую могилу и засыпан сверху землей. Какая-то женщина, проходя мимо свежей могилы заметила из нее торчащую ногу, которая шевелилась. Она быстро откопала закопанного и убедившись, что он жив, отвезла к себе домой, раздела, вымыла его и перевязала раны, но ран было много и так как кровь продолжала сочиться отвезла его в большевицкий госпиталь. Это был Вячка с 8-ю пулевыми ранами и 17 штыковых проколов. Там приняв его за своего, стали лечить и выходили. Еще совсем слабого показывали публике его изуродованное лицо и тело как пример зверства добровольцев над «народной молодежью». Вскоре доброармия выбила большевиков и захватила госпиталь. С очень большим трудом и Божьей помощью Вячке удалось доказать, что ои был кадет в добровольческой армии и его отправили на дальнейшее леченье в Крым откуда и эвакуировали в Югославию. Впоследствии еще за долго до Второй войны, обладая большим музыкальным талантом, Вячка был принят капельмейстером в гвардейский духовой оркестр Албанского Короля Ахмета Зогу. Вскоре после прибытия кадетского корпуса из Панчево в Сараево, Полочане были неимоверно обрадованы совсем неожиданной новостью. В Русском Кадетском Корпусе появилось вдруг старое знамя Полоцкого Корпуса, которое все уже считали пропавшим. Тайна его появления по разным толкам приписывалась нашему кадету Бобке Короткому, который лично вручил знамя генералу Адамовичу. О деталях никто не знал, а сам Бобка не любил рассказывать и просто не отвечал на вопросы. Старое наше знамя было поставлено рядом с иконой в коридоре 1-ой роты у которой всегда горела неугасимая лампада, а у знамени днем и ночью посменно стояли дежурные кадеты. Утренние и вечерние молитвы строя роты перед Знаменем и иконой теперь произносились о увеличенным воодушевлением. Но жизненная гроза, разразившаяся Второй мировой войной уничтожила последние остатки кадетских корпусов и разбросала по свету бывших кадет. Казалось бы что с этим и совсем закончена история Российских Кадет. Но разве можно так легко забыть чувства заложенные крепко в души еще с первого класса поступления в корпус, эту дружескую спайку и приобретенную безграничную любовь к Родине? Да! мы побеждены, но не погребены« И невидимый строй бывших кадет зашагал к одному общему объединению кадет за рубежом, веся новый девиз: «Мы хоть рассеяны, но не расторгнуты». Переписки, собранья, кадетские встречи и даже съезды начали создавать новый интерес к жизни. Появился и свой журнал «Кадетская Перекличка». Читая в этом журнале описанье 3-его съезда, задержалось внимание на фотографии вынесенных знамен перед строем и надпись: «Знаменщиком старого знамени Полоцкого Корпуса, назначен сын воспитателя Полоцкого Корпуса полк. Рогойского — Владимир Рогойский». Значит наше знамя — живо! Рассматривать дальше фотографию было трудно из-за затуманенных глаз счастливыми слезами, но зато мысли умчались в прошлое. Вспомнилось как супруга полк. Рогойского приходила навестить старшего сына, Костю, кадета 1-го класса, держа за руку еще маленького второго сына Игоря. Игоря очень занимала бомба в стене коридора. Он всячески старался погладить ее, приподнимаясь на цепочки. Хотя бомба была на высоте чуть больше 1-го метра, но Игорь дотянуться к ней не мог, был слишком еще маленький. После промчавшихся лет, уже в Сараево я встретился с Костей и Игорем. Конечно, разговорам не было конца. Вспоминали случай как отец Кости при переправе из Румынии утонул в Дунае, как Костя был ранен при эвакуации Одессы и перешли на воспоминания о Полоцке. Игорь уже был тоже кадетом, правда младших классов, но довольно высокого роста и стройный с настоящей выправкой кадета. Когда заговорили о «бомбе», то Игорь стал утверждать, что бомбу он хорошо помнит. Не веря ему мы попросили указать на какой высоте бомба находилась в стене. Игорь слегка задумавшись, приподнялся на цыпочки и вытянув высоко вверх руку, оказал: «Еще повыше!» Место указанное Игорем было много выше двух с половиной метра. Оба мы рассмеялись и объяснила Игорю настоящую высоту бомбы. Игорь смущенно качал головой и тоже хихикал приговаривая: «Да, забыл что я вырос, а впечатление осталось с детства!» Так вот из-за этого самого не «выросшего с нами и не постаревшего впечатления», а оставленного нам во всей красе еще с первых дней поступления в Кадетский Корпус мы и продолжаем чувствовать себя кадетами и как же прекрасно это чувство!
Alex: Где она сейчас... эта самая бомба? интересно... Ещё раз с удовольствием прочёл предидущий пост - особенно понравился отрывок про передачу "Звериады" от выпуска к выпуску...
Vadimus : Леонид Буйневич. «КРОНШТАДТ» Рождество Христово 1919 года не было похоже на радостный праздник, хотя во многих окнах серых Одесских домов и виднелись зажженные свечи на украшенных елках. Но они горели как-то особенно спокойно, освещая украшенные ветки, и были больше похожи на панихидные свечи, чем на праздничные. Помню, на улицах было мокро, холодно и совсем не уютно. Большинство проходящих женщин были одеты в траур, с лицами покрытыми густой черной вуалью, а многие мужчины носили черные повязки на рукаве левой руки. Издали доносилась артиллерийская стрельба, к которой тревожно прислушивалось население Одессы и военные. Военных же было в то время много: французы, зуавы, англичане, итальянцы, сербы и русские добровольцы ген. Гришина-Алмазова. Одесский порт и рейд были полны военными кораблями и иностранные моряки наполняли рестораны на одесских улицах; не было бы большой ошибкой временно переменить название города Одессы — на Вавилон. Артиллерийская стрельба приближалась к городу с каждым днем. В один из таких серых дней, нас в корпусе разбудили немного раньше обычного времени и приказали укладывать свои вещи. Быстро получили из цейхгауза корзинки и выбросили ненужные вещи из классных парт и ночных столиков, набивая тесно кадетские корзинки тем, что нужно было взять. Готовы были быстро. После завтрака, к зданию корпуса подошли заказанные крестьянские подводы, на которые мы стали складывать вещи. Когда все было готово, нас построили и, не объясняя и не спрашивая ничего, скомандовали: «шагом марш!» Вышли без оркестра, без барабана и даже без песен. Усиленная артиллерийская перестрелка приблизилась, казалось, к самому городу; откуда-то доносились звуки пулеметных очередей и даже были слышны отдельные ружейные выстрелы. Становилось ясно, что горсточка большевиков побеждает «Вавилонские» армии, но мы лишь молча слушали и не разговаривали, пока шли в строю, тем более что нас больше интересовало, куда нас ведут? Через пару часов наше любопытство было удовлетворено. Наш новый командир роты, полк. Навроцкий, скомандовал: «Стой, Стоять вольно!» Мы были в порту и нас остановили перед огромным серым кораблем, на носу которого большими буквами было написало название «Кронштадт». — «Это плавучая военная мастерская Балтийского флота», объяснил какой-то знаток из кадет. И пусть будет так, мы не спорили; мы устали от ходьбы и нам было совершенно безразлично. Революция, охватившая нашу родину, показала нам слишком много разных неожиданных фокусов, после которых какая-то плавучая мастерская нас совершенно не удивляла. Эта серая огромная махина стояла пришвартовавшись к самой пристани. На палубе лениво передвигались матросы, а на корме шумно работала лебедка. Грузили вещи с подъехавших подвод. Длинный трал был опущен на пристань и по нему уже медленно поднимались чины какого-то авиационного отряда. После них, по распоряжению ген. Саранчева, быв. директора Сумского кад. корпуса, началась погрузка 3-й роты кадет. Ген. Саранчев был заместителем директора Одесского корпуса, полк. Бернацкого, который вместе с воспитателями и всей 4-й ротой корпуса, остался в корпусном здании. После погрузки 3-й роты, по команде на трап ступил левый фланг 2-й роты. Нас разместили в большом трюме, по-видимому бывшей огромной столовой. Устраивались просто на полу, в таком же порядке и соседстве, как и в спальнях корпуса на кроватях. За 2-й ротой грузилась 1-я рота, которая была размещена в носовом трюме корабля. Потом погрузились институтки Одесского института, а за ними какая-то сборная офицерская часть и кто-то еще; в общем, на корабле насчитывалось пассажиров около полутора тысяч человек. При погрузке, конечно, не обошлось без происшествий: двое кадет 2-й роты умудрились упасть в море, угодив между кораблем и молом, причем один из них, Охримович, кое-как плавал, а другой, болгарин Стойчев, плавать не умел и наглотался соленой воды. Слава Богу, оба были спасены, вытащены из воды и отправлены в трюм для просушки, под смех и шутки остальных кадет. Оба тряслись от озноба и стучали зубами громко и быстро, а с палубы доносился грохот работающей лебедки, а в промежутках слышались крики грузчиков, то «вира», то «майна». Что означали эти таинственные слова, никого не интересовало. К вечеру шум лебедки прекратился, ушам стало приятно, можно было нормально разговаривать, а не кричать и не надрываться. Вскоре за этим о палубы донеслись новые крики: «Отдай концы!», повторяющиеся несколько раз в настойчивой форме. — «Господа, кто успел спереть концы? Отдайте скорей, не то будут неприятности!», пытались острить некоторые кадеты, но никто не смеялся и даже не улыбался, как-то было не до острот. «Кронштадт» медленно отходил от пристани, тяжело поворачивался и шел к выходу из Одесского порта. Команда на «Кронштадте» была военная, состоявшая из матросов Балтийского флота. Они лениво, но ловко, складывали канаты на палубе, молча бродили около спасательных лодок, что то завязывали, стягивали, а что-то и развязывали, одним словом занимались своим привычным делом, не отвечая на вопросы любопытных пассажиров и относясь к ним подчеркнуто недружелюбно. «Кронштадт» развивал ход, выходя из порта, миновал множество иностранных военных кораблей и вышел в открытое море. С палубы виднелась Одесса, залитая электрическим светом и мигающими кое-где цветными рекламами. Было холодно и сыро. Вое как-то сразу поспешили скрыться в свои трюмы и поудобнее устроиться на полу для спанья. Разговоры смолкали, вскоре свет был погашен и только в разных местах трюма тускло мерцали контрольные лампочки, вызывая еще больше сонное настроение. Часа в три ночи «Кронштадт» вдруг вздрогнул. Толчок был такой сильный, что вое сразу проснулись и был зажжен свет. Вcе с тревогой и недоумением смотрели друг на друга, с палубы доносился топот ног, какие-то крики и истерический плач институток. Чей-то тенор кричал наверху — «Тонем! Тонем!» По всему можно было судить, что на палубе была паника. Наш трюм быстро опустел, — все бросились наверх. И, действительно, на палубе происходила настоящая истерическая паника. Кто-то раздавал спасательные пояса, но их не хватало для всех, а потому ими снабжали только институток и младших кадет 3-й роты. Какой-то воспитатель из этой роты, с паническим криком — «Я не умею плавать;» — вырвал из рук одного кадета спасательный пояс и дрожащими руками надевал его на себя, многие бросились к спасательным лодкам. Но их на местах не оказалось, но и матросов тоже не было видно, как это ни отрадно. Тогда старшие кадеты 1-й роты, видя всю панику, овладевшую даже некоторыми из наших офицеров, быстро организовались, соединились со 2-й ротой и на палубе ночью вдруг раздалось спокойное пение кадетского хора: «... В нас дух отцов богатырей и дело наше право, сумеем честь мы отстоять, иль умереть со славой!..» Песня за песней неслись по простору Черного моря, начиная успокаивать испуганных людей и вскоре паника улеглась. Часть старших кадет пошла разузнавать причины происшедшего толчка корабля, остальные же продолжали пение. Вскоре вое было выяснено. Оказалось, что матросы подложили в одно из помещений носового трюма «Кронштадта» адскую машину, сами погрузились во вcе лодки, имевшиеся на корабле, и под покровом ночной темноты незаметно покинули «Кронштадт». Надо полагать, что с офицерским составом корабля они расправились по-своему, или же забрали их с собой. Но как это им удалось сделать, об этом никто и никогда не узнает. На пустом капитанском мостике не было никого. Руль был крепко закреплен, направляя корабль в одном направлении. Кадетами был быстро разыскан какой-то морокой офицер, понимавший в управлении кораблем, и его попросили принять командование. Было установлено, что закрепленный руль направлял «Кронштадт» на минное поле; в начале войны с Германией и с Турцией, как раз в этом месте Черного моря, где мы находились, был нами подбит немецкий крейсер «Гебен», который прошел через Босфор погулять и попугать прибрежные русские города. Газеты, в свое время, много кричали об этом и критиковали нашу обороиу. Наделал «Гебен» много шума и в Крыму, и в Одессе, пострелял немного по берегам, но толку от этого не было никакого, только сам получил артиллерийские гостинцы с берега и поврежденным ушел обратно. Заплыв в самую середину минного поля, «Кронштадт» каждый момент мог взлететь на воздух и разорваться на части. Но в нашей среде не было ни страха, ни даже разговоров на эту тему; мы, конечно, знали что минные поля — это не шутка, но верили, что с нами ничего не случится. Знали, что бывают чудеса, да еще не такие! Чем мы хуже «Гебена», который гулял по минному полю, как раз по этим местам, и не взорвался, чего же нам беспокоиться, как-нибудь пройдем. Ночь была необыкновенно темная, небо было затянуто облаками. Машины «Кронштадта», к которым были приставлены кадеты, работали мерно. Полоски света из окон кают освещали воду за бортом на большое расстояние и вода эта, как течение в реке, пробегала около корабля куда-то назад, во тьму. Группа кадет, доставленная на самый нос «Кронштадта», заботливо вглядывалась в темную воду и искала мины, хотя в этой темноте нельзя было ничего разобрать. Но главное, что они исправно исполняли свою должность. Так полагалось по морским правилам и исполняющие такую должность называются «вахтенными»; в данном положении «Кронштадта», зашедшего в минное поле, служба эта была опасной и ответственной. Капитан «Кронштадта» был энергичным и хладнокровным офицером. Из кадет 1-й и 2-й роты он сразу организовал всю команду корабля на вое необходимые должности; кочегары встали к печам паровых котлов, были назначены и простые матросы, даже место радиотелеграфиста занял один офицер авиационного отряда, воем на быстроту коротко и ясно он объяснил их обязанности. Взрыв адской машины, от которого так сильно вздрогнул «Кронштадт», вышиб целую стальную плиту на правой подводной части на носу корабля и вода хлынула внутрь. Кадеты, опять под руководством капитана, быстро наложили толстый пластырь на дыру, которая образовалась от взрыва, другая же группа насосами выкачивала воду из носового трюма. Насосы не успевали выкачивать всю воду и она прибывала вое больше и больше. Организовали вторую и третью группы, чтобы вычерпывать воду всеми имеющимися ведрами и выливать ее за борт по цепи, составленной из кадет. Но и это не помогало, вода все прибывала и прибывала. Паника среди пассажиров утихла почти совсем. Никому кроме кадет не было известно, что «Кронштадт» двигается между минами, в самой середине минного поля и что вода неудержимо прибывает. Поэтому, палуба постепенно начала пустеть, вое забирались в свои трюмы, чтобы немного отогреться и по возможности вздремнуть до рассвета. Мерно работавшие машины корабля успокаивали растрепанные нервы пассажиров и даже как-то убаюкивали. Прибывающая в трюме вода накреняла очень заметно на правый бок серую махину корабля. На заре, которая зимой наступает довольно поздно, «Кронштадт» опять вздрогнул. На этот раз толчок был настолько сильный, что многие даже чуть не упали. Машины остановились. Вое проснулись и опять в панике бросились на палубу. Первая мысль у нас, кадет, была о том, что мы наскочили на мину. Но в наступающем рассвете можно было ясно разобрать, что перед носом «Кронштадта», приблизительно на расстоянии километра, успокаивает взоры черная лента холмистого берега, а корабль наш стоит совершенно неподвижно, среди спокойного моря, сильно накренившись на правую сторону. «Берег близко, значит "можно и доплыть!» — мысль эта победила сразу панику, снова начавшуюся на палубе. Вскоре выяснилось, что наш капитан, успешно выведя «Кронштадт» из минного поля и видя, что вода все прибывает и грозит затопить корабль, решил искать мель, на которую и посадил нас. Хотя толчок, напугавший всех был очень сильным, но вода перестала прибывать, уровень ее стал постоянным и исчезла опасность потонуть, т. к. «Кронштадт» крепко врезался в песок. С корабля понеслись по безпроволочному телеграфу первые просьбы о помощи — "S.0.S.", повторяющиеся каждые 15 минут. К 11 часам утра на горизонте показался английский крейсер. Он шел полным ходом по направлению к нам, но подойдя приблизительно на 500 метров, сделал два круга и так же быстро ушел. В 2 часа дня подошли 2 других английских корабля и остановились недалеко от нас. Видно было, как опускались шлюпки с матросами и как они гребли к нам. Они привезли с собой стальные тросы, которые прикрепили с обоих сторон кормы «Кронштадта». Пара матросов с флажками в руках остались у нас, а остальные пошли обратно. Через короткое время оба корабля стали нас тянуть с мели. Видно было, как сильно натягиваются тросы, как вскипает вода под винтами кораблей, но «Кронштадт» не двигался с места. Начались какие- то переговоры через рупоры, маханье флажками и быстрое, и медленное, опять натягивались тросы и опять тянули без результата. «Тянут, потянут, вытянуть не могут», шутили кадеты: «Надо позвать Бабку, да Дедку!» После повторных криков в рупоры на непонятном языке, мы получили о капитанского мостика приказание, которое заключалось в том, что вое пассажиры «Кронштадта» должны были выйти на палубу и собраться у левого борта. По знаку с мостика, все сразу, быстро, должны были перебежать на правый борт и снова, по новому знаку, бежать обратно на левый борт. Началось что-то похожее на игру; пассажиры забегали по палубе то туда, то обратно. Стало весело и захотелось даже подпрыгивать на бегу. Так бегали и бегали, так что даже стало казаться смешным, но вдруг «Кронштадт» закачался и постепенно стал опоздать с мели, продолжая по инерции покачиваться. Оба английские корабля подошли к нам вплотную с обеих сторон, прикрепили нас к себе канатами и наше путешествие началось снова. Мы шли в виду берега, обратно к Одессе. — «Неужели же в руки большевиков?» тревожно спрашивали друг друга офицеры, которые потеряли свой авторитет в наших глазах во время паники. «Возможно, что так!» повторяли они, еще больше нервируя себя своими ответами. Мы же относились к этому как- то пассивно, веря что и на этот раз избежим беды. А «Кронштадт» зажатый между двумя кораблями, как арестованный шел обратно в Одессу. Вода в трюме, немного медленнее чем раньше, но вое же прибывала и прибывала. Уже были залиты все нижние трюмы, в потухнувшей кочегарке вода была уже по колено. Опасались взрывов еще не остывших котлов. Машинное отделение тоже наполнялось водой и «Кронштадт», хотя и был прикреплен канатами с двух сторон, давал крен направо вое сильнее и сильнее. Опять заработал радио-телеграф, на этот раз на борту английских кораблей. Надвигались вечерние сумерки, как вдруг с треском лопнули канаты между «Кронштадтом» и правым английским кораблем и наше судно резко еще больше наклонилось вправо и потянуло за собой левого «англичанина», на котором засуетились и быстро отвязались от нас. «Кронштадт» пошатнулся и почти что лег на правый борт. Оба английских корабля отошли подальше от нас. На горизонте уже были видны зажженные фонари на Одесских улицах и кое где мигающие рекламы. В наступающих сумерках виднелись силуэты стоящих на рейде иностранных военных судов, награжденных кадетами прозвищем «коршуны», и какой-то корабль, быстро идущий по направлению к нам. Вое ближе и ближе, уже можно было прочитать, что на носу золотыми буквами было надписано «Александр Михайлович». Он шел быстро и так же быстро подошел вплотную к правому борту «Кронштадта» и пришвартовался к нему. С нашего капитанского мостика раздалась команда: «Приготовиться к перегрузке! Сначала женский институт!» Пока еще дисциплина держалась на высоте и перегрузка институток прошла в порядке. Следующими следовали кадеты 3-й роты и вое шлю сначала нормально, но когда перешла половина роты, «Кронштадт» резким движением еще больше накренился; началась опять паника и перегрузка пошла без очереди, кто как и где мог успеть, перелезал или перепрыгивал через борт. С капитанского мостика спокойно и строго послышалась команда: «2-я рота на левый борт!» Приказание было немедленно исполнено, правый борт «Кронштадта» приподнялся и переход остальных людей произошел более или менее в порядке. На «Александре Михайловиче» была французская команда. Наша 2-я рота терпеливо вое еще находилась на левом борту «Кронштадта», а «Александр Михайлович» по французской команде быстро отвязался и стал медленно отходить. Мы все видели, как ген. Саранчев стал возмущенно требовать от французского капитана пристать обратно для перегрузки 2-й роты, но француз невозмутимо объяснял генералу, что его корабль перегружен и не может больше принять пассажиров, без опасности самому перевернуться. Генерал Саранчев беспомощно заплакал, встал на колени перед французским молокососом и сложа руки, как на молитву, умолял этого субъекта не обрекать кадет на гибель. Мы стояли молча на левом борту «Кронштадта» и нам было унизительно стыдно и больно за нашего доброго генерала. Наших воспитателей с нами не было, они успели перегрузиться во время. Нам не хотелось ни смотреть, ни слушать, ни думать; кто-то из кадет смущенно попытался острить, оказав: «Вот и приехали в Париж!» «Кронштадт» наклонялся вое больше и вдруг его корма стала медленно подыматься, а нос стал опускаться в воду. Трап, висевший с правой стороны борта, неожиданно зацепился за верхнюю палубу «Александра Михайловича» и, чтобы освободиться от него, он должен был опять подойти вплотную к «Кронштадту». Кто-то вызывающе громко опросил: «Что ж, мы во Франции или в России?» и как ответ на этот вопрос, 2-я рота рванулась на палубу «Александра Михайловича». На возмущенные крики французика, который вытащил из кобуры револьвер и угрожал стрелять, никто не обращал внимания и перегрузка прошла быстрее, чем можно было ожидать, а французского крикуна окружили здоровяки 1-й роты, да и «Александр Михайлович» совсем не думал переворачиваться, а освободясь от «Кронштадта», медленно отошел от него, направляясь к Одессе. Француз продолжал что-то картавить, но был беспомощен. «Ох, и была бы из него яичница, если бы хоть раз выстрелил!», почесывая руки и расходясь от него, ворчали кадеты 1-й роты. продолжение...
Vadimus : продолжение... Леонид Буйневич. «КРОНШТАДТ» Все наши вещи, а главное съестные припасы, остались на «Кронштадте». На рейде Одессы, совсем недалеко от самого порта, сразу за молом, разделяющим порт от рейда, стоял на якоре маленький корабль торгового флота. К нему мы и подошли. Из злобы, или для удовлетворения своего оскорбленного французского самолюбия, французик приказал перегрузить на этот корабль 2-ю роту. После новых резких, но коротких объяснений с ген. Саранчевым, мы получили распоряжение перегрузиться. Перелезали медленно, прощаясь с друзьями, весело шутя и посылая воздушные поцелуи по направлению капитанского мостика. «Александр Михайлович» быстро отошел от нас и скрылся в темноте наступающей ночи. Мы разбрелись по нашему новому помещению, подыскивая себе места и стараясь устроиться на них поудобнее. Принимая во внимание, что о момента погрузки на «Кронштадт» мы еще ничего не ели, легко понять что мы были озабочены поисками продуктов питания на этом нашем новом корабле. Но было темно, света на нем не было, спички следовало беречь для курения и, поэтому, решив дожидаться утра, мы легли спать голодными, кому где удалось устроиться. Море начинало бушевать и наше корыто качалось на волнах, как скорлупа от ореха, но это было даже кстати, т. к. убаюкивало и нагоняло сон. Спали хорошо и спокойно. Утром проснулись рано и качали знакомиться с нашим поплавком. Выйдя на палубу, увидели перед нами Одессу, залитую солнечным светом, во всей ее красе, украшенную красными флагами почти на каждом доме. Налюбовавшись этой неприятной картиной, мы установили что являемся первым кораблем, стоящим на рейде так близко от совершенно пустого порта. Почувствовали, что появилась опасность неожиданного ночного нападения или обстрела днем, с берега. Установили дежурства. После этого узнали, что наш тральщик, или грузовик, носит название «Паванна». Скоро нашли трюм, нагруженный мешками риса и сундуками с апельсинами. Это открытие было, пожалуй, самым радостным. Нашли и помещение кухни в полном порядке, с огромным запасом дров, разных размеров и сортов кастрюль, тарелок, чашек и чайников. Нашли и огромный танк, наполненный вкусной пресной водой, а также и исправный электрический мотор, дающий свет всему кораблю. Сразу же пустили его в ход. Топки были пусты, паровые котлы холодные, угля не было нигде, но машинное отделение было в порядке. Но зато помещения кают и трюмы напоминали собой нечто, подвергшееся неожиданному нападению пиратов в давние времена. Вое было разломано, побито и разбросано. Кучи пустых бутылок от всяких напитков, окурки папирос и настоящий ковер из скорлупок семечек на полу говорили, что тут было веселое празднование хулиганов. Наши добровольные повара приступили к стряпанью еды, комбинируя рис с апельсинами к завтраку, апельсины с рисом к обеду и рис без апельсинов к ужину. Другие занялись общей чисткой помещений. Горячий кипяток вместо чая можно было получить уже через 25 минут. Через несколько часов "Паванна" уже выглядела совсем иначе и даже приобрела уютный вид. Проходили дни и ночи, про нас видимо забыли. В солнечные дни мы изучали с палубы Одесский бульвар, пустой порт, стоящие вокруг на рейде военные суда "коршунов", с направленными на город орудиями для устрашения, смотрели в воду, а в ясные вечера разглядывали звезды на небе. Других занятий не было. Без конца питались рисом и апельсинами, и разместившись уютной компанией в кружок; под разные рассказы друзей попивали кипяток и не унывали. Однажды подошла лодка с французскими матросами. По спущенному тралу они поднялись к нам; француз, морской офицер, долго о чем-то разговаривал по французски с полк. Навроцким, потом сел в лодку и отчалил по направлению ближайшего крейсера. Через несколько часов мы заметили катер, быстро идущий к нам. Оказалось, что наши добрые союзнички привезли нам хлеб. Наше меню улучшилось, кроме риса и апельсинов мы получили наш православный, солдатский русский хлеб, правда немного суховатый, но главное не французский, а действительно наш. Казалось, что вкуснее этого хлеба нет ничего. С этих пор, каждый день утром, точно как по часам, к нам подходил катер и привозил хлеб. Один за другим пролетали дни беззаботной жизни на рейде. Некоторые шутили, что если бы еще какой-нибудь катер стал доставлять нам по утрам молоко, то можно было бы совсем вообразить, что мы богачи и проводим каникулы на собственной яхте. Но однажды, вместе с привезенным хлебом, к нам поднялось несколько французских матросов и офицер, которые остались у нас. Наших поваров сменили, как потом выяснилось, итальянцами на французской службе. Капитанский мостик ожил, а "Паванна" украсилась сигнальными флажками, которые то подымались, то опускались на. мачте. - "Держись, Ванька, начинается!" шептали наши остряки. Наша жизнь переменилась и питание улучшилось, т. к. теперь тот же рис давали о каким-то сладким, ароматным соусом со вкусом апельсина и тот же хлеб. Эта горсточка матросов была очень дружелюбна и симпатична и мы с ними просто подружились; иначе и быть не могло, когда они так сердечно снабжали нас папиросами. Однажды утром, когда с моря дул особенно сильный ветер, мы любовались как мощные, бушующие волны разбивались о камни мола, разделяющего порт от рейда. Насколько море на рейде бушевало, вздымая высокие волны, настолько в самом порту оно было спокойно и даже напоминало зеркальную поверхность озера. Внимание наше было привлечено к берегу, где от Одесского бульвара отчалила лодка, в которой виднелись силуэты двух людей. Они усиленно гребли и лодка довольно быстро скользила по гладкому морю, по направлению к выходу из порта. Когда она достигла середины, с берега раздались ружейные выстрелы и пули стали ложиться вокруг лодки, поднимая высокие фонтаны в спокойной воде. Когда эти фонтаны были особенно близки к лодке, гребцы бросали весла и ложились на дно. Стрельба прекращалась, но когда через короткий промежуток люди поднимались и гребли опять, выстрелы начинались снова, и так продолжалось довольно долго. Мы с волнением наблюдали за этой картиной, всецело держа сторону гребцов на лодке и инстинктивно желая им помочь: раз они на воде и по ним стреляют, значит они принадлежат к нашему лагерю. Кто-то предложил открыть стрельбу по берегу, но у нас только несколько человек имели винтовки. Когда они вынесли их на палубу, энергично вмешался капитан-француз, категорически запретив открывать огонь; по его словам, это могло нарушить соглашение между французами и войсками, занявшими Одессу (не называя их большевиками) . О существовании каких-либо соглашений мы еще тогда не имели никакого понятия и узнали о них значительно позже, во принуждены были разочарованно покориться, сжимая кулаки в бессильной злобе. Между тем, лодка была уже на расстоянии всего около 30 метров от камней волнореза, когда стрельба с берега особенно усилилась. От фонтанов воды, подымавшихся от пуль, лодку временами было почти не видно. Гребцы адова упали на дно и на этот раз особенно долго но поднимались. Ветер дувший с моря стал сносить лодку обратно к берегу, во обстрел лодки прекратился. — «Повидимому, оба убиты!» — выразил вслух свою мысль кто-то из наших кадет, но мы молча продолжали наблюдать за лодкой. Но тут вдруг из нее поднялась одна фигура, быстро скользнула через борт в воду и поплыла по направлению к молу. Было ли это замечено о берега, или нет, — неизвестно, но оттуда больше не стреляли. Второй беглец из лодки не поднимался, а ветер продолжал медленно нести ее к берегу. Общее внимание сосредоточилось на плывущем человеке. Он подвигался быстро и приближался к волнорезу, отделявшему порт от рейда и составленному из больших каменных кубов, которые тянулись высокой и длинной лентой. С нашей стороны об этот мол с силой разбивались высокие волны, поднимаясь пенистыми брызгами и полностью заливая камни белой пеной. Именно к этим камням и приближался плывущий. Вот он уже уцепился за камень и вскарабкался на него, но налетевший вал с силой омыл его обратно в воду. Опять уцепился, опять влез, машет рукой и что-то отчаянно кричит, но опять его смывает вал. Так продолжается долго. Нервы напряжены, — как ему помочь? Нельзя же допустить, чтобы человек, спасшийся от большевиков, погиб на наших глазах у нас под носом. — «Лодку бы послать», слышались голоса кадет. Кто-то побежал к полк. Навроцкому, кто-то из умеющих говорить по-французски — к капитану, прося разрешения опустить лодку и спасти человека. Но француз и слышать не хотел о таком риске, объясняя что вмешательством в такое щекотливое дело можно вызвать вооруженную стычку, нарушение договора и много неприятностей и выговоров от своего начальства. Делать было нечего, вое находившиеся на «Паванне» столпились на корме и с тревогой наблюдали за волнующей картиной. Видя безвыходное положение беглеца, пара кадет приняла быстрое решение. Побежали к своим приятелям, французским матросам, каким-то образом объяснили им суть дела, больше жестами, чем словами, и уговорили опустить лодку и спасти человека, утаив что капитан «Паванны» этого не разрешает. Никто и не заметил, как с носа нашего корабля быстро спустилась на воду единственная паша спасательная лодка, в которой уже находились смелые заговорщики и матросы. Капитан- француз как раз горячо объяснялся с полк. Навроцким, когда лодка, качаясь на волнах, прошла уже довольно далеко от «Паванны», по направлению к молу. Когда капитан-француз их заметил, он побледнел как полотно и стал что-то неистово кричать и махать руками. Не знаю, слышали ли его гребцы, или шум ветра и волн заглушал отчаянный вопль капитана, только лодка вое ближе подходила к молу и гребцы, повидимому, не думали о возвращении. Человек в воде попрежнему пытался ухватиться за камни, хотя чувствовалось что он изнемогает; но при виде приближающейся лодки, силы к нему вернулись, он быстро забрался на верх каменного мола и, не ожидая чтобы волна его снова смыла, бросился в набегающий вал со стороны рейда. Один момент казалось, что волна разобьет его об острые камни, но судьба улыбнулась пловцу. Белая пена закрыла его от наших взоров, а отходящая волна отнесла от камней. Когда его голова снова появилась на поверхности, он был уже довольно далеко от мола, а расстояние между ним и лодкой все уменьшалось. Это было удачно для всех, т. к. лодка не могла подойти к острым камням со стороны открытого моря, без опасности разбиться в мелкие щепки, а одновременно разбились бы и отважные гребцы. Наконец мы увидели, как истомленный человек подплыл к лодке, как гребцы ухватили его за руки, втащили в лодку и пошли назад. Француз-капитан, с выражением полного отчаяния на лице, ушел в свою каюту, сильно хлопнув дверью. С радостью и с любопытством мы следили, как лодка причалила к кораблю и как ее начали подымать наверх. На дне лодки, тяжело дыша и закрыв глаза, лежал молодой человек одетый в форму французского матроса. Лицо его было избито, покрыто крупными синяками и опухшее, из рук, покрытых ранами и царапинами, сочилась кровь и окрашивала в розовый цвет воду, которая текла из мокрой одежды спасенного человека. Его перенесли в каюту капитана, который больше не ругался и вполне успокоился. Он смущенно благодарил своих смелых матросов и сигнализировал флажками на соседний крейсер о случившемся. Оттуда он получил ответ, но мы не смогли узнать, что ему передали. Наши взоры снова привлекла лодка в порту, которую ветер почти подогнал к берегу, где уже как муравьи толпились люди. Из рассказа спасенного французского матроса выяснилось, что вторым человеком в лодке был наш офицер доброволец; он был тяжело ранен и, по мнению матроса-француза, должен был умереть прежде, чем лодка пристанет к берегу. Оба они были пойманы в Одессе красными, арестованы, избиты и приговорены к расстрелу со многими другими. Им двоим удалось бежать, когда их вели на расстрел; скитаясь и скрываясь в погребах домов, они добрались до порта, овладели лодкой, но были замечены... все остальное нам уже было известно самим. Странные и удивительно разные понятия встречаются у людей разных наций; нам, кадетам, казалось несомненным, что если бы раненым оказался французский матрос, то наш офицер не выскочил бы из лодки в воду, а попытался бы вывести лодку с раненым из порта, или же сам бы погиб вместе с ним. Хотя м. б. это так только казалось нам из-за затаенной обиды в душе за русского офицера. Лодка уже совсем подошла к берегу, но не было слышно никакого выстрела. Это успокоило нас и прогнало тяжелые опасения, витавшие в наших головах. Темнота наступала быстро. На бульваре зажглись огни и приставшая к берегу лодка утонула во мраке наступившей ночи. На другой день спасенного француза увезли куда-то на «хлебном» катере. В этот же день, немного позже, к нам подошел большой катер, который с трудом снял нас с якоря и потащил на буксире куда-то в глубину рейда. Уже далеко, за всеми военными судами, стоял на, якоре угольщик, такой же заброшенный и забытый как «Паванна; нас подвели к нему и пришвартовали к его борту. По распоряжению капитана, мы начали большими корзинами перегружать уголь на «Паванну». Лебедка была испорчена и грузить пришлось вручную. Работала вся рота с раннего утра до позднего вечера, и так несколько дней. Наконец, настал день, когда по окончании нашей работы мы решили исследовать этот заброшенный корабль и маленькими группами в два, три человека расползлись по трюмам и каютам угольщика. Первое впечатление заставляло тревожно думать о тех ужасах, которые здесь происходили перед тем, как его покинула команда. Машинное отделение было разбито до виртуозности, котлы пробиты и забрызганы кровью, на грязном полу в узких коридорах тоже встречались лужи засохшей крови. Осколки стекла, пустые винтовочные гильзы и следы пуль, — вот что мы находили на каждом шагу, причем на корабле не оставалось ни одной лодки. Между прочим, их не было и на «Паванне», за исключением одной, вероятно случайно забытой. В узких коридорах было темно, электричество было испорчено. Наша группа бродила внизу, заглядывая в каюты, повидимому недавно еще принадлежавшие матросам из команды этого корабля. buinevich2 (54K) Пустые бутылки от водки, разбитые и целые, были единственными предметами, которые мы находили в каютах. Переходя из одной в другую, мы подошли к железной двери, у которой было маленькое окно с решеткой. Дверь была закрыта на большой висячий замок: маленькое помещение за ней, невидимому, предназначалось для кладовой или для магазина. Сараево 1925г. Оркестр балалаечников. В центре - генерал Адамович и Леонид Буйневич ( с балалайкой) Любопытство толкнуло нас заглянуть через решетку во внутрь. И вдруг оттуда на нас выглянуло худое, изможденное лицо живого человека. Исхудалыми руками, обнажая грудь, покрытую грязной,. измятой рубашкой, он заговорил хриплым голосом: «Убейте меня, я больше не могу, убейте!» От такой неожиданности, при всей нашей храбрости, мы бросились бежать наверх из темного коридора, перегоняя друг друга. Захлебываясь от волнения, мы доложили полк. Навроцкому о том, что видели, а он передал это французу-капитану; уже минут через двадцать французские матросы вывели под руки высокого худого человека, еле державшегося на ногах, заросшего рыжей бородой, грязного, одетого в морскую форму торгового флота. Оказалось, что это был капитан этого угольщика; матросы, перед своим уходом с корабля, избили его до бесчувствия, закрыли на замок в этой маленькой кладовой, предварительно унеся вое съестные припасы и запас пресной воды. С остальными разделались по своему, просто перестреляли: и побросали в воду, а сами на спасательных лодках ушли ночью в Одессу. Что было с этим бедным капитаном дальше, нам неизвестно. Его с «хлебным» катером перевезли на французский крейсер и мы не узнали его дальнейшую судьбу. На другой день мы, кочегары, затопили печи под котлами и начали поднимать пары. Приблизительно после двадцати часов, к вечерней заре торжественно снялись о якоря. С «Паванны» раздался длинный, густого баса свисток, сопровождаемый облаком вылетающего пара, и мы пошли довольно быстро, разрезая небольшие волны открытого моря. Одесса, оставалась сзади. Кое где мерцали зажженные рекламы и виднелись фонари Одесского бульвара. Уже в наступивших сумерках «Паванна» прошла недалеко от затопленного корабля. Из воды только торчали длинные мачты, наклоненные вправо, и часть кормы, на которой можно было ясно прочесть надпись белыми буквами «Кронштадт». — «Это военная плавучая мастерская Балтийского флота», заметил опять знакомый голос знатока кадета: — «Не плавающая, а ныряющая», поправил его один из остряков. Было тихо и спокойно. Перед нами колыхалось Черное море, на западной части неба краснели облака. За бортом ясно доносились всплески воды. Это кадеты бросали за борт свой ужин, рис с апельсинами, а запоздалые чайки, летевшие за «Паванной», с жадными криками набрасывались на эту добычу, как на какой-то неведомый до сих пор деликатес. Права была поговорка, что на вкус и цвет товарища нет! Куда мы шли, никто из кадет не знал, но нас это мало интересовало. Было приятно двигаться, после долгого стоянья я после всего пережитого. Погода, была дивная, море довольно спокойное, время проходило быстро и весело. Наблюдали за чайками, провожавшими нас из самой Одессы, любовались дельфинами, прыгавшими вокруг нашего корабля, и внимательно вглядывались в горизонт, надеясь увидеть землю. Но земли нигде не было, только море, море и море!.. Кто-то из кадет заметил приближающийся к нам в воде большой белый предмет и объявил первое, что ему пришло в голову: «Мина!» Но оказалось, что это был лишь большой пакет, связанный простыней, упавший невидимому с какого-то корабля. Началась ловля пакета; когда его поймали и вытащили, то рассмотрев его содержимое, увидели что он состоял из платьев, белья, чулок, ботинок и прочих вещей женского туалета. Кадеты разобрали вещи и в скором времени на нашей палубе устроили настоящий маскарад. В длинных платьях, в ботинках на высоких каблуках, в шляпках и с открытым зонтиком, неуклюже прогуливались переодетые кадеты, вызывая громкий смех у остальных. Но это быстро надоело. После нескольких дней беззаботного плаванья, уже совсем под вечер заметили вдали полоску земли. К утру эта полоска превратилась в высокие горы и наша «Паванна» вошла в порт Новороссийска и пришвартовалась к пристани. На ней толпились жители города, ожидавшие вновь прибывший корабль и с любопытством, рассматривая нас, вступали в разговоры и засыпали вопросами. В этом шуме разговоров выделился громкий женский голос, кричавший нам наверх: «Кадеты, есть ли между вами кадет Буйневич, или кто-нибудь знает, где он?» Много голосов кадет сразу ответили на это, а я, тоже стоявший на палубе «Паванны», на ее носу, узнал голос моей матери, с которой я давно уже потерял всякую связь из-за происшедших политических событий. Такая неожиданная счастливая встреча привела меня в восторг и я поспешил к спущенному тралу, чтобы сойти вниз на пристань. По нему уже опускались матросы, а передо мной вступил на него кадет Рогойский старший. Трап был очень крутой и по нему ходили медленно. Не успел я сделать и трех шагов, как послышался треск, трал сломался и все мы, в один момент, очутились в воде между кораблем и пристанью. Раздались крики, произошла суматоха и нам начали бросать спасательные круги. Конечно, очень спешили, т. к. была опасность, что наш корабль, который волны прижимали к пристани, мог легко нас раздавить, тем более что расстояние заметно уменьшалось. Не ожидая помощи, я сразу поплыл к выходу из этого узкого прохода. Рогойского вытащили наверх, а я плыл до того места где находились моторные лодки, и вылез на ступеньки пристани. Моя мать почти потеряв сознание, стояла поддерживаемая какими-то офицерами. Я поспешил к ней. С меня лилась вода, мокрая одежда прилипала к телу, из сапог брызгали фонтаны и мешали идти нормально. Мой вид был, наверное, смешон, т. к. мои товарищи весело содеялись, смотря на меня. Впрочем, смеялся и я сам. С мамой я уехал сушиться на их квартиру, где остался и спать. На другой день утром я пошел на пристань, но «Паванны» уже не было, она ушла прошлым вечером, унося моих товарищей 2-й роты в Туапсе. Так я и не смог попрощаться, а со многими из них уже не встретился больше никогда. Проходило время, вое мы ушли из России и в Югославии образовались кадетские корпуса, сохранившие старые традиции и великую любовь к Родине. Вторая Мировая война снова разрушила нормальную жизнь и разбросала кадет по всему миру. Как-то, в конце уже 1945 года, мне пришлось пролетать над побережьем Адриатического моря. В одном из мест был виден затопленный корабль. Из воды торчали наклоненные в правую сторону мачты, а на корме, торчавшей из воды, можно было прочесть надпись «Куманово». Вспомнился «Кронштадт» и вдруг возникла в памяти статья из сербской газеты «Политика». В ней говорилось, что ген. Врангель подарил Королевству С.Х.С. пассажирский пароход «Александр Михайлович», которому дали новое имя «Куманово» и что это очень было полезно для королевства. В этой же статье приводился и протест французского правительства, которое настаивало на том, что вся флотилия ушедшая из России, должна, была быть поставлена в Биэерте. Все это вспомнилось так живо, что сердце сжалось от обиды. Так вот где опять встретился мне этот корабль! Давно уже воды омыли следы слез генерала Саранчева с твоей палубы, но из памяти это не изгнать и забыть это невозможно. Леонид Буйневич IV в. Рус. Кад. Кор.
полная версия страницы